меня чуть не убила.
– И что?
– Как это что?
– Как ты себя чувствовал?
– Как себя чувствовал?!
– Лоскут говорил, что это лучшая вещь на свете.
– Что-что?
– Говорил, что убивать… Говорил, что убивать – самое чудесное.
– Кто такой Лоскут?
– Друг.
– Господи, Виктусь. Убивать? Самое чудесное? Этот твой друг просто псих, ей-богу.
Ян достал из кармана папиросу и долго вертел ее в руках. Потом сунул в рот и закурил.
– Я не скажу маме о том, что ты хотел сделать, а ты не скажешь ей об этом, – пробормотал на выдохе. – Договорились?
Виктусь кивнул.
– Я думал, если его задушу, то, может, что-нибудь почувствую.
– Что почувствуешь?
– Ну, что-нибудь. Что-нибудь.
– Не болтай глупости.
Они сидели в тишине, небо над ними чернело на востоке. Виктусь ощущал в ногах усиливающееся жжение. Красные бороздки вспухали и кровоточили.
Пытался сыграть на травинке, но не выходило. Наконец, когда стемнело настолько, что он с трудом мог разглядеть лицо отца, тихо сказал:
– Папа, почему я не такой, как другие ребята и как Казю?
Отец смял окурок и глубоко дышал, покачивая черным силуэтом головы.
– Знаешь, как они надо мной смеются?
Молчание.
– Называют меня губошлепом. Или заморышем. А те из банды из Квильно бьют по ногам.
– Сынок…
– Я не сочиняю. У меня синяки.
– Послушай, Виктусь. Ты… Ты…
– Говорят, что я чудик и черт.
– Не повторяй таких вещей. Нельзя так говорить. – Абрис отца встал, вздохнул пару раз, снова сел, откашлялся.
– У некоторых людей с самого начала жизнь тяжелая, но ты не такой. Когда я был в тюрьме, ты ведь знаешь, что я сидел, так вот, когда я был в тюрьме, познакомился там с одним человеком, его звали Кшаклевский, он был парикмахером. Мы сидели в одной камере, и этот Кшаклевский хвастался своим сыном, рассказывал, какой же тот способный, а потом признался, что все это выдумки и что его мальчик очень болен. Месяца два назад, когда мы с мамой были в городе, я увидел Кшаклевского на улице. Он шел с сыном, меня не заметил. Его мальчик едва волочил ноги. Весь искореженный, руки как поломанные, голова искривлена. И Кшаклевский тащил его, тащил, а я все думал, какое же счастье, что у меня есть ты и Казю. Слышишь? Вы здоровые мальчики, ты здоровый, умный, очень славный.
Молчание.
– Пошли в дом, – невидимый отец поднялся с земли и отряхнул брюки. – И помни: ни слова маме о том, что здесь…
– Ни слова!
На пороге Ян задержал сына и шепнул ему на ухо:
– А когда пойдешь в понедельник в школу, скажи этому Лоскуту, что он обыкновенный дурак.
Казю смертельно обиделся. Всякий раз, видя, как оба кота медленно и величественно прохаживаются по
