синее капроновое ведёрко, подался в лес, на свой покос, за бояркой да за шиповником, а домой так и не вернулся. Десять лет уже о нём ни слуху и ни духу. Где он? Есть же где-то. Не на этом, так на том свете. Ну, на худой конец, пленён в тайге пришельцами из космоса и транспортирован в далёкое созвездие. Но вот в Ялани его нет.
Что на моих глазах происходило, то по минутам разложить могу. Только подробности тут ни к чему. Отчёт никто с меня не станет требовать. Пусть и имеет это какое-то отношение к нашей науке, но только косвенно. Даже в заметку для газеты или в статью для «Археологического сборника» или «Археологии СССР» о нечаянно и удачно найденном мной кладе удивительных ювелирных инструментов описание праздника, пусть и профессионального, почти совпавшего со временем находки, не вставить. А мемуары писать рано. Для мемуаров – было бы воображение, память – вторична. Вместо забытого, утерянного памятью – придумать можно, сочинить, писатель – барин. Это как выбитое в оконной раме стекло заменить подушкой или фанерой. Вычитал такое у какого-то француза, пригодилось. Не про подушку и фанеру, а про память и воображение; про мемуары. Только идею, смысл заимствовал. Дословно мне не повторить. Там как-то так – витиевато.
«Самое характеристичное свойство француза – это красноречие».
Не я сказал, а Достоевский.
Он же:
«А я всё думаю, что во мне (курсив не мой. – И. О.) не так? Почему на любом более-менее званом ужине мне скучно, почему раздражает тот факт, что французы тщательно избегают общечеловеческих тем для разговора, а весь вечер пыжатся, потеют, изобретая “красное словцо”, от которого и не смешно совсем.
Но ведь, вот ужас! Я ведь тоже начинаю на это (курсив не мой. – О. И.) походить…»
В Парижах не бывать, на званом ужине, как великому русскому сочинителю, среди французов не скучать, и это нам, выходит, не грозит. Мы будем скромно продолжать об «общечеловеческом».
И продолжаю. И револьвер для этого мне не понадобится.
Кто-то туда прошёл по бывшей трапезной, кто-то сюда, кто-то гитару взял и спел, бренча на ней, вполголоса, кто-то вошёл, а кто-то вышел, а кто-то с Волхова вернулся, искупавшись. Кто-то, не забираясь в спальник, валяется на раскладушке с книжкой или радиоприёмником транзисторным, прижатым к уху.
А кто-то спит, прокукарекав утро. Как можно дольше бы не просыпался…
Кому-то крикнуть хочется: «Рота, подъём!» Держим в руках себя, желанию не поддаёмся – я и Серёга. А посмотреть хотелось бы, как, подскочив испуганно, слетел бы на пол с раскладушки задремавший «кочет».
Ладно.
Ужин готов, дежурные по кухне в шахматы играют. Тувинец, из Тувы, и финн, из Ленинградской области, оба студенты нашей кафедры, с третьего курса. Сдружились. Катя, дежурная, студентка из МГИМО, зовёт с собой их – мыть посуду.
«Мы же помыли».
«Плохо… Жирная».
«Вода холодная была».
«Нагрелась».
«Пошли. Ничья».
«Нет. Доиграем.
