нетерпения. Не снимая пальто, подбежал к письменному столу и включил компьютер.
– Что-то случилось? – поинтересовалась жена из кухни, накрывая стол для позднего ужина.
– Ты ешь, я потом. Интонация… Вот оно что! – пульсировал в моей голове добродушный голос Гаврилыча. – Интонация!
Голос манил. Я смотрел в пустой монитор и наблюдал, как учитель выписывает на классной доске в строчку какие-то иероглифы любовного содержания, а мы, великовозрастные балбесы, хихикаем в парты и приторно краснеем, поглядывая на девчонок. Но вот юношеская дурь постепенно оставляет нас. Над партой поднимается смущённый Никита Лобзев:
– Красиво! Нам бы так!..
Никита обводит взглядом притихшие ряды, открывает хрестоматию и читает отрывок из «Капитанской дочки», где Гринёв, он же Никита Лобзев, объясняется в любви Машеньке Мироновой.
…Я выдохнул и поставил жирную точку.
– Или иди спать, или читай! – послышался за спиной голос жены.
Веки мои слипались, но я собрался с силами, сбросил с плеч пальто и, сладко потянувшись, прочитал текст, ещё не остывший от горячего авторского дыхания. Текст о любви молоденькой девочки к старому учителю литературы. Любви, которой суждено было тайно родиться и также тайно умереть в сердце будущей женщины – первая любовь не выбирает…
Я закончил чтение. Молчаливый брегет пробил три часа ночи, наполнив гостиную раскатистым бархатным перезвоном. Жена сидела неподвижно, запрокинув голову. Глаза её бродили по потолку и, казалось, что-то высматривали на пожелтевшей от времени побелке.
– Спасибо, Миша, – произнесла она, – ты тронул моё сердце. Разве я когда-нибудь рассказывала о своей первой любви? Твоя влюблённая девочка – это я тридцать лет назад! Я не помню, как выглядел мой возлюбленный учитель литературы, помню только, что он частенько поднимал вверх указательный палец и, глядя куда-то поверх нас, таинственно произносил: «Ребята, ищите интонацию!..»
Кожаные ризы
(Ироническая миниатюра)
– Да-а, – думал Адам, вглядываясь в торс Евы, едва прикрытый перевязью из молодого бамбукового листа, – верно поют ангелы: «Всё, что Бог ни делает – всё к лучшему!..»
Прародители шли по каменистой дорожке, протоптанной диким зверем. Примятый следок причудливо вился по отлогому берегу Евфрата сквозь заросли камыша и частокол гигантского серого бамбука. Адам шёл сзади, нарочито чуть поодаль Евы. Это позволяло ему беспрепятственно и с неизъяснимым восторгом рассматривать сквозь промежутки набедренной перевязи восхитительные формы первой дамы человечества, тронутые райским загаром. Две крупные слезинки, полные умилительной нежности, посверкивали на карих роговицах его внимательных глаз. Адам тяжело дышал. Его манила к Еве скрытая внутренняя сила. Она возбуждала сердце и одновременно пугала неискушённый житейский ум. Всякий раз, когда перевязь чуть растягивалась при ходьбе, упругая «клеточка» женского бедра вспыхивала перед ним, подобно светлячку сквозь
