и оконных проемов до вселенной внутреннего пространства, призвано приобщать миру истин и смыслов веры, служить экстазу религиозного чувства и трепета. Потрясти в и до сих пор не законченном, вправду грандиозном замысле архитектора, способны прежде всего масштабы и концепция здания, вместе с его фантазией и вдохновением взметнувшиеся на более чем сто метровую высоту, и всё же конечно способные вызвать трепет одной лишь их громадностью – ничуть не меньше, нежели уже упомянутые, совершенные и великие образцы религиозной архитектуры Позднего Средневековья и Ренессанса. Сам по себе полет на неохватную взгляду высоту могучих и фантасмагорических, обрамленных неоготическими узорами и каменными руладами башен, шпилей и перекрытий, порождает трепет и создает некоторое ощущение величия религиозных идей, еще каких-то пару столетий порождавших в этом месте гораздо больший по силе трепет людских умов и душ. Декор, выполненный руками или по эскизам и под неустанным бдением и руководством самого, уже совсем немолодого Антонио Гауди, покрывающий северную часть собора, безусловно так же потрясает вкусом и изысканностью, а кроме того – служит простым доказательством, что для архитектора, очень эклектичного в его почерке, методе и мышлении, бесконечных в течении жизни и творческого пути исканиях (от «Каза ди Гуэль» до «Ла Педрера», его творения не дают в этом усомниться), неоготический стиль стал по истине руслом и катализатором во взлете вдохновения и фантазии. Остальные части собора, как это известно, возводились и достраивались по проекту Гауди целый век спустя и конечно же – в совершенно иной мировоззренческой, стилистической и в целом художественно-эстетической концепции, словно вобрав поэтому многочисленные «творческие бури», которые пережили сменявшие друг друга в калейдоскопе и вихре событий эпохи. С южной стороны, к примеру, откуда изможденная от долгого стояния и пекла очередь вливается под спасительную прохладу и тень нефов и колонн с капителями из крон тропических деревьев, должные быть готическими своды, резкими и косыми линиями превращаются в некие подобия «пещер», а оформляющие их скульптуры Иисуса и святых, выполнены в авангардном, таком характерном для послевоенного периода, грубо-схематичном стиле, отдающем одновременно кубизмом Пикассо, будущими фантазиями Эрнста Неизвестного и Родена, и чуть ли не праисторической, языческой суровостью знаменитых наскальных скульптур с острова Пасхи. И всё это по своему поражает и влечет. И всё это вместе с тем обладает внятным привкусом «китча» и почти дошедшей до пошлости эклектики и авангардной осовремененности и десакрализованности. Так характерные для европейской готики, могучие и подчас просто огромные, игравшие в первую очередь архитектурную, опорно-несущую роль, своды входных дверей, а так же изящные и придающие очарования контрфорсы, с южной, более современной стороны собора, довольно