печатаю – и кстати: мне из Кабинета и вообще из Здания ни в коем случае нельзя выходить!..
Маня хоть и сидел передо мной, но словно бы был где-то, где-то…
Он – слышу – в трубку:
–– Нет, я сейчас подготовлю постановление…
Да, ещё и это в речи нынче распространение:
–– Нет, я сегодня включил телевизор… Нет, я обязательно пойду на митинг…
Дескать, нет, я не буду, прежде всего, вещать чужое, но и, нет, не буду врать и своё!
Думалось, под машинку, походя: я жил так, словно видел, как в школе на уроке, рисунок ладный на бумаге из опилок металла – но не видел того, под бумагой, магнита.
Теперь – вижу!
Что? – Что я, который таскает круглый год демисезонное пальтецо чёрное и шляпу одну и ту же чёрную, – отчего "по камере" (общение, мягко говоря, арестованных и задержанных), говорят, меня и зовут Чёрный, – вот что я этому Зданию и всем в этом Здании сделал?!..
А все на этом самом белом свете – побывать.
Это ведь только в разговоре, слышу, у всех такое насекомое:
–– Знаю я… Знаю! Да знаю я… А как? Ну а как? Да как?!..
И обо мне, молодом, здоровом, сильном, сегодня имеют что-то совсем иное в виду…
–– Ты счастлив? – вдруг спросил я Маню смачно и внятно…
Не надо! Не надо!
Маня же, получилось, не расслышал.
Да и в Кабинет-то ко мне все ходят, чтобы – тайно от себя – понять… для чего живут!..
Я же – никого никогда не трону, не окликну, я уступлю дорогу женщине и место в троллейбусе старушке, и калеке помогу, и нищему подам… Но я – не жду – ни от кого – ни за что – ничего.
Побывать, перебыть…
Я сам не знаю, от какой благодати мне – далось.
День, что за окном, стал вянуть, словно забывать, что он – день… Известно становилось всё более и более, что бывает и вечер, вечер… Уж на стене дома соседнего среди квадратов тёмных плоских вдруг стал один квадрат розовым и глубоким…
Печатал – и пришли… Ожиданно неожиданно.
Сидел себе, печатал – и вошли. Вижу: Свищёв, Клава… И
Зрелищ… В седьмом-то часу!..
Бред реальности, бред реальности!..
Неужели все всё ещё "у себя"?.. И у времени про меня смысл?..
Маня – который тоже, кстати, не собирался уходить – уточнил допрашивать громким шёпотом.
Я встал. Навстречу-то.
Зрелищ мне руку пожал, как всегда, поощряюще крепко, но сейчас – ещё и вспоминая что-то обо мне. (Люблю и я его, понял я, за то же, что и все: добродушен, побабист и пузат.)
Свищёв – и явно от лица Зрелища, старшего, что над ним, – сказал мне, как бы в попытке искренности, мол, надо бы с тобой, со мной, поговорить.
Я собрался, сэнергировался, посмотрел даже, может, и чуть иронически:
–– Поговорите.
Клава губы растянула чуть.
–– Ты смеёшься, что ли? – Зрелищ вдруг сказал
