нно и конкретно, не так важно, главное, что возвращалось это испущенное, невидимое и неосязаемое, достатком вполне материальным. Благодаря своему языку, постоянной подвижности пары каких-то шести-семи сантиметров легких, как мышка-норушка, мышц, и только-то, жил Александр Людвигович Непокоев гораздо лучше, чем многие иные люди, напрягающие каждодневно целые метры, десятки метров кровью напитанных и жилами опутанных волокон всего своего тела. Да-да, носил А. Л. Непокоев отличные ботинки, галстуки и пиджаки, неторопливо, всегда в уютной обстановке ел пищу от шеф-поваров и путешествовал. Много и с комфортом ездил. По миру и стране.
Он был счастливым человеком, но при этом не забывал, никогда не забывал, что сделал его таким и делает один лишь труд. Упорный и ежедневный, систематический и самоценный, кипучий, деятельный, расчетливый и целесообразный, тот самый, что постоянно возобновляет дары жизни и судьбы: приглашения на лекции и фестивали с полным пансионом и проездом за счет организаторов, почетное амплуа ведущего и распорядителя интеллектуальных мероприятий – сезонов, салонов, конкурсов и презентаций с последующим и параллельным доступом к источникам их финансирования, а также завидное положение эксперта-консультанта по всем вопросам культурного времяпрепровождения и образовательного досуга – в общем, все то бесконечно рафинированное, изящное и креативное, что в результате приносит человеку хорошие ботинки, галстуки и пиджаки, а также пищу и напитки в стильной посуде хороших ресторанов.
Короче, труд, труд и только труд, который предполагает как интегральную и обязательную часть – разминку, тренировку и сосредоточение перед своей прекрасной, уже собственно производительной и праздничной, словно долгожданная дефекация, фазой. Вот почему всякий день жизни, едва проснувшись, еще лежа под одеялом, глаза не разомкнув, Александр Непокоев начинал с разогрева и разминки своей рабочей лопаточки, лизунчика и лопотунчика, всю ночь бездельничавшего, лениво размокавшего и сладко опухавшего в тесном убежище между двойной подковою зубов и низким сводом нёба. В юности делал это Саша Непокоев шумно и неэкономно, обильно уснащая действие рыгательными, полоскательными и харкающими звуками; с возрастом пришла мудрость, и ныне, у зрелого А. Л., процесс тек в полной тишине, без прежней расточительности и размаха, но с большим объемом и разнообразием пусть мелких, но быстрых, беличьих движений.
Отказ от грубой и физической стимуляции, столь свойственной средствам и методам, ассоциируемым с ЖКТ, этой банальной гидры с ухватками и видом пресмыкающегося, произошел за счет полета – подключения и активизации воображения. Лежа под одеялом, в потемках, не шевелясь, не открывая глаз, Александр Людвигович мысленно представлял себе фелляцию. И это было совсем нетрудно и даже приятно, стоило лишь вспомнить, что стипендиально-грантовая деятельность ЛГБТ-сообщества в разы размахом, широтой и щедростью перекрывает все жалкие потуги, ручейки и крохи, что капают время от времени от натуралов. Сравниться могли лишь только еврейские культурно-просветительские программы, но и это при должной художественной подготовке, кругозоре и желании с фелляцией легко соединялось. Поскольку из ножен выхваченный, готовый к действию репродуктивный орган здоровой, как необрезанной, так и особи мужского пола по виду – вполне себе товарищ в кипе, хоть и без пейсов. В общем, прекрасный образ, прекрасный получался, с какой ни глянуть стороны. Во всяком случае рабочий.
И вот под одеялом, в полутьме, не размыкая глаз, лишь рот открыв навстречу дню, призывно и гостеприимно, начинал Александр Людвигович движенья острым, пурпурным кончиком языка, потом бугристой спинкой, стараясь равным образом нагружать ее розовые, нежные половинки по обе стороны медиальной борозды, и далее, далее с постепенным подключением толстой и сизой, как морж, спинки, вперед и вверх, вбок и вниз, возвратно-поступательно и ударно-вращательно, гоняя кровь, смягчая ткани, волною активируя сосочки и листовидные, и грибовидные, и луковичные, ответственные за все на свете ощущения и ориентацию в этом прекрасном мире съестного и носильного, а равно и духоподъемного. О боже мой. И миг, когда всеобщая гармония синхронности и согласованности уже дышала нежно в темечко теплом и легкою волною жара, уже шла от впадин паховых к ключичным, Александр Людвигович сделал ошибку. Он приоткрыл глаза. И вдруг увидел, что на него внимательно и не мигая смотрят.
Да, обозревают. Уставились с соседней, с правой стороны фрегатным, парусным сатином столь романтично тут сглаженного, а там вздыбленного ложа. С подушки, полной нежности и пуха, Александра Л. Непокоева безжалостно сверлят зрачки… И нет в этих бездонных колодцах понимания, а только тьма – жажда, желанье и жадность. Уверенность, что труд, который предполагает как интегральную и обязательную часть – разминку, тренировку и сосредоточение, не должен быть напрасным. Общественно полезным должен быть и созидательным. И затвердевший было, окрахмалившийся в штиле ночи сатин затрепетал, флагом взметнулся на правой стороне широкого лежбища, молнией сверкнул, и на ключицы Александра Людвиговича накатил жар не воображаемый, а натуральный, доменный, печной, горячих женских чресл. С присущим им и весом, и объемом.
– Ну,
