считал важнейшим делом человеческой души. Но с чего начать? Что познавать? Нам кажется, что мы знаем о себе почти все. Подобно Нарциссу, мы увлеченно любуемся своей внешностью, или талантами, или карьерой. В изменчивом и пестром зеркале жизни колеблется отражение нашего обожаемого «я», а время утекает, как вода. У Сковороды есть диалог под названием «Нарцисс. Разговор о том: познай себя». В этом сочинении он писал о самопознании и его ключе – любви. Ведь не случайно Любовь – дочь Софии. Полюбив лучшее, высшее в себе, мы познаем свою внутреннюю красоту и тем самым обратим свой взор к Богу. Самопознание и познание Бога – одно. В мифе Нарцисс погиб, засмотревшись на свое отражение в источнике. Стать Нарциссом не земным, а небесным, писал Сковорода, – это значит смотреть в глубину себя, минуя отражение на поверхности. Человек способен открыть в себе божественный родник и стать источником духовного света для других.
В театре жизни Сковорода выбрал свою роль. В одном из его произведений описана известная библейская история, которая, как мне кажется, имела для него особый смысл: она символизировала его личный идеал духовного учительства. Это сюжет о Христе, который встретил у колодца женщину и, попросив воды, стал беседовать с ней. Просьба напиться была только предлогом поговорить об иной воде, об очищении души, утверждал философ, ибо телесная жажда была для Христа ничем по сравнению с жаждой совершать свое предназначение. Как воды, как воздуха, Сковорода жаждал познать божественную истину и донести ее до других людей. Он знал, что это его дело, и все свое время отдавал ему.
Первый биограф Сковороды Михаил Ковалинский описал характер и образ жизни своего любимого наставника и друга. «Всегда весел, бодр, легок, подвижен, воздержан, целомудрен, всем доволен… почтителен ко всякому состоянию людей, посещал больных, утешал печальных, разделял последнее с неимущими, выбирал и любил друзей по сердцу их, имел набожность без суеверия, ученость без кичения, обхождение без лести». По воспоминаниям Ковалинского, Сковорода позволял себе лишь самое необходимое: одевался очень просто, ел один раз в день, отводил себе для сна не больше четырех часов в сутки и вставал до зари, а полуночные часы проводил в молитве и в размышлении, «и сердце его делалось полем рати». Он стремился жить уединенно среди родной природы, которую очень любил; свои сочинения писал в основном в теплое время года, когда не мерзли руки. Все его имущество составляли смена одежды, несколько книг (Библия и сочинения любимых греческих философов), музыкальные инструменты и собственные рукописи. Его одиночество было не отъединением от людей, а, скорее, способом избегать привязанностей и суеты, его мнимая праздность – деятельным покоем, незаметной, но огромной внутренней работой. Он прожил долгую жизнь, больше 70 лет. Старость принесла болезни. «Дух бодр, но тело немощно», – говорил он о себе и не соглашался с теми, кто боялся состариться: Эх вы! хотите жить долго, а когда старость приходит, жалуетесь. Но ведь старость –
