платок, обшитый по краям бисером, тихонько звякнув, покорно соскользнул с ее головы. Несмело улыбаясь, он медленно провел по заплетенным в косы густым волосам, горячая ладонь скользнула по плечам и легко коснулась холмиков груди. Мужчина порывисто привлек ее к себе и, сжимая в объятьях, стал покрывать поцелуями испуганные глаза цвета спелой сливы с острыми стрелками пушистых ресниц, загорелую юную шею и едва оформившуюся ослепительно-белую грудь. Охваченная каким-то непонятным томлением, Дина понемногу погружалась в забытье, но резкое карканье вороны, низко пролетавшей над кукурузным полем, привело ее в чувство. Открыв глаза и осознав, что она в объятьях постороннего мужчины, Дина, обезумев от ужаса, отчаянно рванулась и высвободилась из крепких рук, но, быстро перехватив тонкую кисть, он остановил ее и, нежно обхватив сзади, зарылся лицом в растрепанные волосы. Убаюканная ласковыми словами, Дина прикрыла веки, постепенно поддаваясь сладкой истоме, но вдруг он напрягся и резко отстранился. Дина очнулась и окаменела: перед ней, выпучив блеклые водянистые глаза, стояла свекровь. Недоумение на ее одутловатом лице сменилось изумлением, кустистые брови задергались, как большие щетинистые гусеницы, и поползли вверх – выронив хворостину из рук, она повалилась на колени и, в кровь раздирая себе лицо ногтями, страшно завыла:
– А-а-а! Сын мой, Кази-Магомед! Проклятый урус!
Дина некоторое время беспомощно топталась на месте, не отрывая безумного взгляда от разверстого, как могила, черного рта старухи, захлебываясь в пучине бездонного, безграничного ужаса, и, наконец, бросилась бежать, не разбирая дороги, спотыкаясь, падая, натыкаясь на кукурузные стебли, которые, казалось, хватали ее трепещущими на ветру широкими листьями. Подстегиваемая истошным воем старухи, Дина, еле держась на подгибающихся ватных ногах, дернулась, собрав последние силы, и… проснулась. За ситцевым пологом, бормоча ругательства, торопливо одевался старик. Свекровь голосила за окном:
– Скорей, Кази-Магомед, сбежал проклятый урус!
Вслед за мужем Дина выскочила во двор. Утренняя заря только занималась. Из сарая горцы торопливо выводили лошадей и с криками мчались за ворота.
Прислонившись к стене, Дина стояла, обливаясь холодным потом, ноги все еще дрожали, сердце бешено колотилось. Когда старуха, непрерывно причитая, скрылась в доме, обессиленная, она сползла в пыль и закрыла лицо руками.
2.
С треском ломая сухой хворост, Дина подбрасывала ветки в пламя нещадно чадившего очага и с дрожью вспоминала свой сон, протирая слезящиеся от едкого дыма глаза. Вестей от преследователей все не было, и свекровь, не находившая себе места, обратила гневные взоры на еле ворочавшую деревянной лопаткой служанку, мать Мелеч, которая прошлой ночью не сомкнула глаз, укачивая двухмесячного сынишку, и теперь засыпала чуть ли не на ходу. Оттолкнув ее, старая Фатьма, бранясь, стала остервенело размешивать плотную кашу:
