я. – Если же страсти оказываются всесильными, у человека просто не остается выбора».
«Это чистой воды уход от ответственности, – громко отвечает Туре обвинительным тоном. Меня удивляет его формулировка и тон: это на него не похоже. Но тут до меня доходит, что произнес это вовсе не Туре. Эта фраза – обрывок воспоминаний о нашем первом годе в Гренде. В какой-то момент я сказала, что сомневаюсь, голосовать ли мне «за» и «против» вхождения Норвегии в Евросоюз, и кто-то из соседей на это сказал: «Это чистой воды уход от ответственности».
Уход от ответственности, беспринципность, нормативный, конвенциональный этноцентризм, культурный релятивизм – Туре вряд ли мог бы ввернуть какой-нибудь из этих терминов, тогда как в Гренде мы то и дело кидались друг в друга подобными словечками. Я тоже активно в этом участвовала, ведь в Гренде, по крайне мере раньше, полагалось иметь четкую позицию по любому вопросу, важному и не очень. Будь то плюсы и минусы тканевых и бумажных подгузников, за или против ЕС, ситуация на Ближнем Востоке, защита окружающей среды – год за годом мы сидели и кудахтали, словно наседки в курятнике, убивая время.
Сегодня все прекрасно знают, где находится Гренда и что за люди живут там. Однако в начале 90-х Гренда была всего лишь безымянной тупиковой дорогой на северо-западе Осло, вдоль которой выстроились в ряд сорок домиков, построенных после войны для нуждающегося населения. Благодаря низким ценам на недвижимость, а также тому факту, что прежнее население начало постепенно вымирать, всего за несколько лет Гренду заселило новое поколение семей с маленькими детьми, среди которых оказались и мы. Через дорогу стоял ряд огромных вилл, построенных купцами-оптовиками в конце позапрошлого столетия. Хозяева этих вилл, вместе с их парадными подъездами с подогреваемой плиткой, иностранными помощницами и нянями, автомобилями и гаражами, жили просто на другой планете. Мы были бедные, они – богатые. Никому из жителей Гренды не пришло бы в голову возить детей на своих огромных машинах в школу и бессовестно парковаться прямо у входа, как это делали домохозяйки из вилл. Мы, жители Гренды, возили детей в велосипедных тележках, а в теплое время года то и дело устраивали спонтанные вечеринки на свежем воздухе. Пока дети бегали по садам, заросшим одуванчиком и мхом, мы пили пиво и вино, сидя вокруг мангалов, которые мы собственноручно сделали из старых жестянок, найденных на какой-то стройке. Но несмотря на запущенность наших садов, на то, что мы покупали одежду в секонд-хендах, а мебель находили на блошиных рынках или вовсе в мусорных контейнерах, несмотря на расслабленное отношение к порядку и уборке и на то, что «мещанский» и «приличный» были самыми ходовыми словами в нашем лексиконе – несмотря на все это, жили мы в типично мещанской среде, где ничего так не ценилось, как приличия. В Гренде, как, впрочем, и среди купеческих вилл через дорогу, существовал длинный список того, что допустимо, а что нет, но, невзирая на это, постоянно говорилось, что Гренда свободна от правил и условностей. Все были равны, и, что немаловажно, между полами было установлено
