и затаенная надежда, что моя книга каким-то образом заставит его материализоваться, была ничем иным, как доведенной до крайности метафорой всех шальных надежд и страхов, которые порой сопровождают сам акт письма, особенно письма о семейных историях, которые семья автора предпочла бы не трогать и не рассказывать. Некоторые, кстати, и впрямь это отмечали.
И это звучало довольно правдоподобно, пока звонок Шрёдера не разрушил метафору.
Когда «Джейн» выйдет из печати в марте 2005 года, Шрёдер пройдется по каждому стихотворению с карандашом. В переписке я уточню некоторые детали: откуда мне известно, в котором часу Джейн звонила по телефону в ночь своей смерти, где найти упомянутую мной гостевую книгу с ее похорон и так далее.
Скажу прямо, это первая книга стихов, которую я прочел в жизни, – напишет он.
Я напишу в ответ с той же прямотой, что это моя первая книга, которую исчеркал карандашом детектив из отдела убийств.
На протяжении нескольких недель до ареста Лейтермана я задавала Шрёдеру один и тот же вопрос: думает ли он, что Лейтерман представляет угрозу для меня или моей семьи. Стыдный вопрос, вытаскивающий на свет годами сдерживаемую иррациональность. Но куда неприятнее было думать о том, что человек, который наводил страх на несколько поколений нашей семьи, встает каждое утро, болтает с домочадцами и отправляется по делам, не догадываясь о своем неотвратимом аресте, пока между моей семьей и полицией штата Мичиган не утихает буря телефонных звонков. Кроме того, полиция дала мне ясно понять, что Лейтерман ни при каких обстоятельствах не должен узнать о расследовании, иначе он мог бы скрыться или причинить вред себе или кому-то другому.
Шрёдер отвечал терпеливо. Он уговаривал меня не беспокоиться; Лейтерман, мол, был этаким видавшим виды Санта-Клаусом с больным сердцем и неуемным пристрастием к обезболивающим. Скажем так, в окно он не полезет. Он добавил, что, хотя мы с ним и не встречались, он готов поспорить, что бегаю я быстрее старикана.
Если бы несколько лет назад мою мать спросили, как убийство Джейн повлияло на воспитание двух ее дочерей, она бы сказала, что никак. В телевизионном интервью, на которое мы с матерью согласились во время суда, мать заявила привлекательной фигуристой журналистке CBS, что всегда была слишком склонна всё контролировать и потому смерть сестры не особенно сказалась на ее поведении. Осознание, что она контролировала куда меньше, чем представляла, – осознание, которое пришло к ней во время чтения «Джейн», где среди прочего задокументировано, как она годами баррикадировала двери, – ее поразило.
В равной степени мою мать поражает, что ее тело испытывает голод, хочет в туалет и реагирует на факторы среды, например, высоту над уровнем моря или температуру. Она хотела бы иметь непроницаемое, самодостаточное тело, не подверженное бесконтрольным нуждам и желаниям, ни своим, ни чужим. Она хотела бы иметь тело, которое невозможно
