различие, которое служит одним из главных предметов всех сочинений Делёза и истоки которого он приписывает Лейбницу. Так, когда Делёз рассуждает об эволюции представления о бесконечности на протяжении XVII–XIX вв. или, например, о топологии, одним из основоположников этих идей оказывается все тот же Лейбниц.
Разговорный язык Делёза доходит до того, что в лекциях он иногда употребляет слова, эквиваленты которых считаются в России матерными. Надо отметить, что во Франции они звучат на несколько порядков менее вульгарно и освящены авторитетом маркиза де Сада и Стендаля (см., например, французский текст описания битвы при Ватерлоо в «Пармской обители»). Отнюдь не из ханжества – а просто чтобы не отвлекать внимание читателя в сторону – я счел необходимым слегка смягчать их.
Существует несколько – хотя не так много – проблем передачи делёзовской терминологии. Так, излюбленные Делёзом термины «concept» и «percept», видимо, так и следует передавать: «концепт» и «перцепт». При этом концепт отчетливо противопоставляется термину «notion», «понятие», которое, в отличие от концепта, является более «наивным» и не несет на себе печати авторского изобретения. Кроме того, латинский корень cep– непосредственно соотносится со столь дорогой Делёзу идеей схватывания действительности – как выражается В. В. Бибихин, это то же самое, что и русское «цеплять». Французское etage можно переводить как «ярус», а можно и как «этаж». Перевод «этаж» лучше соотносится с идеей барочного дома и поэтому представляется более точным. При этом существующие переводы Лейбница часто оказываются бесполезными: например, в русских переводах предпочитают говорить не о «складках» и «сгибах», а о «тайниках» материи. И трудно понять, кто прав; слегка отвлекаясь в сторону, можно упомянуть мнение Поля Вена, высказанное им в биографии Фуко (рус. пер.: СПб., 2013): Делёз, конечно, великий и оригинальный философ, но он совершенно безосновательно усматривал у Фуко понятие «складки». Складку и сгиб Делёз видит, кстати, еще у Уайтхеда и Бергсона (хотя Уайтхед почему-то предпочитает в данном контексте говорить о «вибрациях»). Ницше, по мнению Делёза, считал, что складками и сгибами наполнена немецкая душа и это – удобный момент противопоставить его Гегелю как философа «плоскостного» философу «глубинному».
Как бы там ни было, главное ощущение от «Лекций» Делёза – непрестанное биение, можно даже сказать взволнованная пульсация, мыслей. Мне приходилось переводить «Лекции по социологии» Адорно, и надо сказать, что единственное отличие разговорного языка Адорно от языка его произведений – в том, что он не всегда успевает за грамматикой своих сложнейших мыслей и фраз. Делёз же пользуется краткими, рублеными фразами, мгновенно доходящими до слушателя. Единственная приходящая мне в голову (может быть, не вполне обоснованная научно) аналогия в истории философии – сочинения Ницше, особенно последнего периода. Как пишет Франсуа Досс, Делёз (не без некоторой болезненности) не любил выпячивать свою личность и никогда
