входа несколько человек с листовками пританцовывают под звуки соулов. Прохожу мимо них и попадаю через фойе в почти чистый зал.
Ряды деревянных сидений, самодельный алтарь там, где когда-то была сцена, разобранная и теперь возвышающаяся остовом Ноева ковчега. Небольшая фигурка проповедника. Да это же тот самый Черный Брат – из гостиничной брошюрки! Заметно, он сегодня в ударе-угаре. Время-то уже хорошо к десяти, а разгон облаков должен был состояться в семь. Не жалеют себя люди!
Ну, пришел, так посижу чуток. Вот и местечко на скамеечке недалеко от прохода.
Публика вокруг пристойная, пена изо рта ни у кого не брызжет. Костюмчики, платья. Нельзя сказать, что вокруг одни негры. Много светлокожих всех мастей и оттенков. Все увлеченно смотрят на сцену, где разворачивается драма исцеления.
Вошедший в раж Черный Брат, произнося евангельские тексты – на мой взгляд, не к месту и неубедительно, – обхватив руками голову стоящего напротив мальчика, приказывает бесам немедленно освободить глаза отрока и вернуть зрение. Он кричит, а мальчик стоически переносит происходящее.
Мне неловко, как будто присутствуешь при мерзком фарсе. Ведь мальчик надеется, и его родители тоже.
Да-да, та же неловкость, что при соучастии в осуждении отщепенцев, уезжающих в Израиль, на комсомольском собрании 10-го класса «А» в школе имени товарища матроса Железняка.
– What an idiot, – это не я сказал, а мой сосед. Вряд ли он слышал про товарища матроса, так что его реплика явно относилась к Черному Брату.
– Yeap, feel sorry for the boy.
– Можете говорить по-русски.
– Это что же, у меня такой акцент?
– Нет, не в этом дело – просто вижу, что вы русский. Мальчика действительно жалко: он слеп от рождения, и бесы тут ни при чем. У родителей нет денег на лечение, да и вряд ли поможет…
Собеседник говорил по-русски чисто и нараспев. Наверное, мой ровесник или чуть моложе. Семитский тип, лицо чистое, продолговатое, тонко очерченный нос – заурядная внешность. Чуть прищуренные глаза, руки рабочего, одет, как и все американцы, на сто пятьдесят долларов. От него исходит спокойствие.
– Из эмигрантов?
– Да, конечно. Родился в России, мама уехала в Израиль, когда я был совсем маленьким, но она говорила со мной дома по-русски. В Америке лет двадцать. Мама вышла замуж, и мы все переехали сюда. Они живут в штате Мэн, ее муж рыбачит… А я вот решил пожить самостоятельно.
– Чем занимаетесь?
– Столяр. – Парень сделал паузу и ухмыльнулся своим мыслям. Бросил на меня лукавый взгляд, однозначно указывающий на его семитские корни. – Мне нравится работать с деревом, оно живое. Но в последнее время я все больше вечерами здесь.
– Зачем?
– Люди, пришедшие сюда, верят этому обманщику… Но ведь страдания их истинны. Вот я и стремлюсь облегчить их мучения.
Н-да… Почему-то профессиональный скепсис
