остро хотелось побыть наедине с собой, бесследно скрыться там, где меня не достанут по телефону родители, где до меня не доберется жаждущий прощения Ален, где никто и ничто не помешает мне разобраться в своих чувствах. Конечно, предаваться размышлениям, лежа в шезлонге под пальмой, было намного приятней, чем давиться рыданиями под аккомпанемент всеобщих причитаний над моей загубленной судьбой, но на тот момент я не отдавала отчета в своей эгоистичной мотивации. Мне было жизненно необходимо срочно сменить обстановку, но при этом я хорошо понимала, что поделись я, к примеру, с мамой, мне бы просто не дали спокойно улететь, причем уговаривать меня остаться начал бы коллективный разум во главе с несостоявшейся свекровью.
В семье будущего мужа меня беззаветно обожали. Родителям Алена нравилось во мне всё: ненавязчивая скромность, хозяйственность, трудолюбие, отсутствие меркантильности и завышенных требований в быту. Они встали бы грудью, чтобы не допустить нашего расставания и пошли бы на любые ухищрения, только я бы я вернулась к Алену, но меня повергали в ужас перспективы денно и нощно выслушивать их страстные мольбы простить незадачливого Казанову и начать жизнь с чистого листа. Я уже привыкла называть свекров мамой Олей и папой Димой, я успела полюбить этих милых, обаятельных и дружелюбных людей и даже нашла общий язык со своенравной Риткой-Маргариткой, семнадцатилетней сестренкой Алена, находящейся сейчас в разгаре юношеского максимализма и непрерывно воющей с родителями за право густо покрыть свое тело татуировками. Срывая свадьбу, я резала по живому, но ничто в этом мире не могло заставить меня поступить иначе: в обреченной решимости я жгла за собой мосты и равнодушно взирала, как сгорает мое объятое пламенем прошлое. Всё во мне одеревенело и покрылось толстой коркой защитной брони – да, я перестала испытывать боль, но вслед за ней сначала притупились, а потом и вовсе ушли все остальные чувства, включая родственные.
Я просидела весь день в терминале аэропорта, постоянно озираясь вокруг в страхе увидеть среди пассажиров своего жениха. Я не знала, как быстро мама обнаружит пропажу путевок, и лишь смела надеяться, что мне удастся беспрепятственно улететь из столицы, избежав при этом публичных драм. Несколько раз мной интересовалась служба безопасности, но я молча демонстрировала билет на ночной рейс, и меня оставляли в покое до следующей проверки. Периодически в мозгу вспыхивала мысль, что я ничего не ела с прошлого вечера, но потом я снова забывала о своих потребностях и до местного кафетерия в результате так и не дошла. Казалось, я вообще больше не нуждалась, ни в воде, ни в пище – погруженный в стазис организм до сих пор держался на внутренних ресурсах, но какая-то часть меня объективно сознавала, что такими темпами я рано или поздно свалюсь в обморок. В один из таких моментов здравомыслия я купила себе бутылку воды и осушила ее в несколько глотков, однако, на этом акте милосердия моя забота о бренном теле закончилась. Невидящим
