из прихожей. Капке казалось, что если она задержится дома на полчаса дольше обычного, то любой из квадратных футов в её евро-кондоминиуме, за который она ежемесячно выплачивала немалые деньги, будет вправе задать ей по-английски один и тот же вопрос: «Чё ж ты всё носишься?! Ведь тебе уже не двадцать пять!» Обидным было то, что на этот вопрос (пусть даже воображаемый) Капка не знала ответа, но знала, что у всяких там “евро-кондоминиумов” аргументы будут только прибавляться: «…тебе уже не тридцать пять, не тридцать шесть, не тридцать семь…»
Поэтому по утрам Капка катапультировалась из дома раньше, чем все полторы тысячи квадратных футов успевали заметить Капкино исчезновение в гулком полумраке непроснувшейся квартиры. Вторым по счёту, кто не успевал засечь момент, когда Капка рассеивалась в предрассветном тумане, был её муж-программист (вроде программист, Капка особо не расспрашивала!), который работал дома и рано не вставал, с которым Капка собиралась разводиться и у которого о разводе не было ни малейшего подозрения.
Из-за Капкиной насыщенной жизни программист уже пятнадцать лет не видел жену спящей в постели по утрами и был уверен, что у неё до сих пор, как в их студенческой молодости, при первом луче солнца начинают золотиться рыжеватые брови. Программист забывал, что времени, проведенного вместе, Капке вполне хватило, чтобы превратить эти брови сначала в тёмно-коричневые, потом в чёрные, а потом вообще ликвидировать с лица взамен на татуаж. Программист никогда не спрашивал, куда Капка уносилась в предрассветные часы: может, потому что не успевал спросить, а может, потому что понимал Капку с полуслова-полудвижения: на полный отчёт при Капкином расписании программисту расчитывать не приходилось. А Капка, убежав из дома утром, вечером чувствовала себя вернувшейся из двухнедельной командировки – так много всего уже произошло, а ещё нет и четверга, и впереди ещё столько несделанного, неувиденного, неуслышанного и надо бежать-бежать и не думать о грядущей катастрофе, о летящих годах и о выпитых за них кофейных чашках.
С программистом бездетная Капка прожила несусветное количество лет, по крайней мере, полжизни уже точно: первую – до отъезда, в которой она выходила замуж за близорукого, по-детски стеснительного и не по годам недотёпистого аспиранта-математика (вроде математика, Капка особо не интересовалась), и вторую половинку, текущую – уже в Америке, в которой бывший аспирант стал носить контактные линзы, осмелел, погрузнел и с годами поскушнел так, что Капка порой начинала верить в своё второе замужество. Ей казалось, что её первого мужа, того застенчивого математика, просто не выпустили заграницу и его пришлось бросить на таможне, как лишний чемодан. И если у Капки на новой родине появлялась хоть какая-то ностальгия, то была она не по березкам и баранкам, а по тихому математику, который по молодости поддерживал все Капкины начинания и, как послушный телок, ходил за Капкой то на танцы, то на спевки, а то и на лекции о лечебном
