и пошла к площади. Помедлила на границе толпы и нырнула в открывшийся на мгновение просвет.
Порой ее задевали, подталкивали или чья-то спина оказывалась чересчур широкой, и тогда девушка легонько чиркала помеху указательным пальцем по боку. Человек охал и ругался на дурня, который догадался огниво в толпе затеплить, а Итрида продолжала двигаться вперед, пока не оказалась в передней линии. Девушка нащупала в кармане жарку, погладила руны и щелчком отправила ее в нутро шапки, перекошенной на один бок от россыпи чешуек, самых мелких монеток, ходящих в Беловодье. Полновесная золотая жарка – часть платы от купца Вышаты – упала ровно как задумано: чуть с краю, чтобы в глаза не бросаться, удачно запутавшись в меховых складках.
Глумец вскинул голову, и его глаза тускло блеснули из-под густых нахмуренных бровей.
– Пани хочет, чтобы Волоха сыграл что-то особенное? – хрипло спросил он.
Итрида не отвела глаза и не отшатнулась, но по ее телу прокатились мурашки. Такая – в куртке, с убранными волосами и низко надвинутым капюшоном – она ничем не напоминала девицу. Но бродячий музыкант обладал соколиным зрением. Люди зашушукались. Своими неосторожными словами мужчина будто сорвал с Итриды полог невидимости, и каменчане вдруг разом обратили внимание на странную чужачку.
– Пани, может, и хочет, – лениво протянула Итрида, ловко меняя свой и без того низкий голос, – да только я спросить не сподобился.
Кто-то гоготнул, смешок подхватили остальные. Чей-то голос выкрикнул: «Молодец, парень, неча бабе вопросы задавать, надо к делу сразу!» – его метко срезала соседка, и люди загомонили, порвав напряженную тишину.
Глумец же и бровью не повел, продолжая задумчиво поглаживать костяные изгибы.
– Что ж, – обронил он, – тогда Волоха сыграет нечто особенное просто так.
Итрида усмехнулась в ответ и повернулась спиной к вновь начавшему перебирать струны музыканту, желая скрыться в толпе. Но замерла, когда вслед полился протяжный голос, от которого все нутро будто опалило огнем:
Ты назад не смотри, огневица, там волки спешат за тобой.
Роют землю когтями и пахнут горелой травой.
Опустив морду вниз, они держат зубами твой след.
Их ведет через ночь запах слез, что впитал самоцвет.
Ты бежишь от огня, но несешь его в сердце своем.
Ты боишься обжечься, а пламя ликует: «Споем?»
Пляшет сталь между пальцев, и кровью окропится путь.
Этот выбор не твой, но тебе уж с него не свернуть.
За спиною твоей стяг из перьев чернее чем ночь.
Прорастают сквозь кожу – не вырвать, не бросить их прочь,
Только с ними сгореть. Почему же ты не бежишь?
Почему, огневица, ты волков своих ждешь и молчишь?
Серый лес проходя, знай, что ты до костей обгоришь.
И, срываясь с обрыва,
