мальчишником и кутили трое суток кряду: варили пунш, сунув в серебряное ведро кадетского братства офицерские шпаги; вспоминали строгих учителей, отчаянные «штуки»; хвастали амурными похождениями; клялись пылко в вечной дружбе; пили до «тети Воти», то бишь до мертвецкой одури; бегали потом по парку босые, в одних рубахах, вдогонки по снегу; вели раззадушевные беседы; спорили, вспыхивали, что порох,− словом, радовались жизни, как способна радоваться сильная, уверенная в себе кипучая молодость.
Ныне все это было убито, перепачкано кровью и по-звериному брошено где-то в чаще.
Зловещее предчувствие чего-то ужасного штыком прон-зило Андрея Сергеевича. Он огляделся. Аршинные стены затихающего дома, на которых тускло мерцало развешанное оружие, давили его. Внезапно Преображенский ощутил в самом воздухе густое устойчивое присутствие смерти, о чем предостерегал его истекающий кровью Алексей. В какой-то момент капитан почувствовал, что не в силах более выносить этой безумной утраты.
Живым − живое: Андрей медленно встал из-за стола, прикрыл двери в горницу и шагнул к резному из красного дерева шкапу. Подцепил из него четырехгранный штоф и три из толстого синего стекла морских стакана. Водка пахуче булькнула… Преображенский кликнул денщика. Вскоре из передней клетушки, где бережничало нехитрое хозяйство Палыча, заслышалось спешное чаканье каблуков, и в дверях с огарком свечи появилась сутулая фигура старика.
− Чаво изволите-с? Ась? − Палыч лукаво усмехнулся.
От капитана не ускользнул мелькнувший бес в глазах слуги − на столе красноречиво боярился штоф анисовки.
− Подойди, дело есть,− Андрей указал денщику на стул.
− Благодарствую, батюшка. Сие отрадно, а почин каков? − забубнил по-стариковски Палыч, поправляя усы напротив штофа.− А я, дурень, вот самовар раздухорил, прикидывал чайком вас с пряником баловать да на покой отчаливать. Ну и пересобачились нынче! А дожж, проклятущий, опять так и сыпет! Небось увихались, вашескобродие?
− Что есть, то есть,− Преображенский сыграл желваками − накрыл третий стакан ноздрястым ломтем каравая, сдобренным щедрой щепотью соли.
− Господи Святы! По кому поминки, Андрей Сергеич? − денщик неуютно ёрзнул на стуле.
− Алешка погиб.
− Ой, матушка небесная! Ляксей Михайлович ангелонравный… Никак он?
− Он.
− Горе-то како, Господи Иисусе Христе! − старик закрестился всхлип, затем уронил руки, замотал седой головой.
− Будет, Палыч, багроветь сердцем. Плоти не поможешь, а душа уже на небесах ответ держит. Помянем давай.
Дзинькнули стаканцы − водка сморщила лицо, но Анд-рея не согрела. Капитан плеснул еще.
− Давай, старина. И знаешь, за то, чтобы Николай Чудотворец не покидал нас.
− Оно как! − приподнял одну бровь Палыч.− Никак срок приспел? Опять в окиян шлепаем?
− Идем.
− Вот-ить она, жизня-то,
