тут можно поужинать? – спрашиваю.
– Леночка, – говорит она той девочке. – Покажи, где «Бочонок».
– Поужинал я в этом «Бочонке», – рассказывал Валентин Петрович дальше, – едва отбился от местных проституток и к половине первого вошел, наконец, к себе в номер. Хороший номер, кстати. Душ и спать. Лежу и думаю: «Интересно, она что-то поняла? Почувствовала?»
– А что она должна была понять? – спросил я.
– Что зря меня обидела двадцать лет назад. А главное, чтоб ей стало хоть чуточку больно, глядя в зеркало на себя рядом со мной. Больно, обидно и унизительно.
– Одно дело – уколоть, припомнить обиду, – рассудительно сказал я. – Это понятно. Но унижать-то зачем?
– А она меня зачем унизила? Тогда, двадцать лет назад?
– Действуешь по заветам тети Веры? – засмеялся я. – Чтоб эта Ниночка почувствовала то, что чувствовал ты?
– Да! – едва не крикнул Валентин Петрович.
– Странно, – сказал я. – Между «тогда» и «сейчас» огромная разница.
– Иначе не лечится. И не прощается! – Валентин Петрович хлопнул ладонью по столу в знак непреклонности своих убеждений.
– Долго ли, коротко, – рассказывал он, – в этих мстительных мыслях я потихоньку заснул.
И вдруг проснулся от того, что кто-то вошел в мой номер.
Я открыл глаза. Женская фигура показалась на фоне приоткрытой двери. Наверное, у нее была служебная карточка-ключ. Я протянул руку, нашарил и нажал клавишу лампы, которая стояла на тумбочке около кровати, но она загорелась всего на полсекунды, потому что раздался щелчок – и свет погас. Очевидно, женщина вытащила мою карту из кассеты у входа и вырубила весь свет, и я не успел ее рассмотреть.
В номере было абсолютно темно. Перед сном я сам опустил жалюзи и сдвинул тяжелые двухслойные гардины.
Я услышал, как женщина подходит к моей постели. Снимает халат и бросает его на пол. Садится рядом. Ее рука откидывает одеяло. Она нагибается ко мне и горячо шепчет, едва не прикасаясь губами к моим губам:
– Прости меня. Это было так давно. Я была совсем дура. А ты такой красивый, такой хороший. Пусти меня к себе… – и с этими словами целует меня. Губы, шею, грудь и так далее. А потом налегает на меня всем телом, ложится рядом…
Потом рассвет все же стал пробиваться сквозь плотные занавески.
– Ты меня простил? – шепнула она, поцеловала меня напоследок, вскочила, схватила с пола свой халат, накинула его на плечи и убежала. В предрассветном полумраке мне показалось, что это совсем юная женщина. Небольшого роста, с гладким стройным телом – впрочем, это я не увидел, а ощутил, когда обнимал ее.
Сначала я подумал, что это мне приснилось.
Но нет! Она меня сильно укусила в плечо, до синяка, и этот синяк я утром рассматривал в ванной, в зеркале. И еще – самое главное! – она оставила свои тапочки. Еще одни гостиничные тапочки валялись у кровати рядом с моими.
– По дороге на завтрак, – продолжал Валентин Петрович, –
