переставить во мне все перегородки, как он это называл. Хотел меня расчленить при помощи тончайших инструментов, которые зовутся литературой. Меня радовала уже сама мысль, что все его эти буры, сверла, кайла, ацетиленовые горелки начнут сгибаться, ломаться, разрушаться, сталкиваясь с огромной и твердой материей культуры, которая залегала во мне, как лава, выброшенная извержением вулкана.
«Ничего у вас не получится, господин Иорг, к тому же мы находимся в Веймаре, колыбели человеческой мысли. Со мной вместе будут Гете, Гердер, Виланд. Да, да, именно Веймар, концерты Листа, Мицкевич, Шиллер, Иоганн Себастьян Бах, „Лоэнгрин“. Впрочем, у меня у самого достаточно высокий уровень культуры».
«Он просто шарлатан, – думал я, – живет в той же, что и я, гостинице, отсюда он столько обо мне знает».
Но мне было интересно, до каких же моих пластов он хочет добраться. Что во мне откроет? Мистера Джекилла или мистера Хайда? Я тут же начал вспоминать, какие грехи я совершил, однако решил, что он вряд ли докопается до чего-нибудь серьезного, разве что до нескольких не очень серьезных свинств. Но все они были маленькие, страшно маленькие. Возможно, совсем незаметные. Я мог считаться образцом добродетели. Меня даже не тянуло к продажным женщинам и мужчинам. Да, я мог гордиться собой.
– Слышали ли вы об американском литературном критике Бенджамене Литауэре? – спросил меня Ганс Иорг. – Знаменитость в своем роде. А ведь в недавнем интервью, данном Орлане Фалаччи, он заявил, что история литературы – это, с небольшими исключениями, перипетии сексуальных неудачников, потенцию которых отняли наркотики и алкоголь, врожденные или приобретенные пороки. Литауэр спрашивает Орлану Фалаччи, знает ли она, как сильно искажена картина мира, видимая глазами наркомана или гомосексуалиста, который с молодых лет вынужден скрывать свои наклонности, живет в постоянном страхе, опасаясь разоблачения, насмешек, общественного осуждения. Его поприще – это мужские писсуары, где он заводит знакомства и устанавливает контакты. Так он растет, полный ненависти к обществу, а потом, когда добивается чего-то в жизни, стремится взять реванш. Часто гомосексуалистами становятся психопаты: они лживы, склонны к предательству и к самому крайнему оппортунизму, они готовы на все, лишь бы им не мешали заниматься своим видом любви. Не хотелось бы перечислять фамилии…
– Не надо. Со своей стороны я могу назвать имена нескольких похотливых бычков. Вы знаете, что проделывал в борделях молодой Толстой? Мне кажется, что среди писателей точно такой же процент неудачников, как и во всем человечестве. Столько же наркоманов, импотентов, гомосексуалистов, алкоголиков.
– Все это прекрасно, дружище, – согласился со мной Иорг, – но Литауэр утверждает, что, если дворник его дома без конца пьет и у него дрожат руки, то для общества это безразлично, пусть о поведении дворника беспокоятся его жена и дети. Но обществу небезразлично, если подобные вещи происходят с хирургом, которому приходится оперировать пациентов. Не может это быть безразлично и применительно к существу, которое хочет выполнять роль демиурга и создателя нового мира.
– Господь Бог тоже был неудачником, господин Иорг. Чем вы
