поддела ногтем шершавый уголок большого конверта из коричневатой крафтовой бумаги, засунула туда кончик носа и вдохнула, стараясь уловить запах свежей типографской краски и сбывшихся надежд.
– Вот здесь распишитесь, – сипло проговорил курьер и черканул желтым ногтем по разлинованной бумаге. Ева одним натренированным движением поставила подпись и зажмурила от предвкушения глаза.
– Спасибо, – улыбнулась Ева курьеру, отчего тот хмыкнул и нелепо подмигнул обоими глазами. Или это был нервный тик. Ева не разобрала, потому что конверт уже обжигал ладони и просил поскорей его открыть. Майское солнце, неожиданно раскочегарившееся после привычного питерского затяжного дождя, пригревало и приятно щекотало нос, отчего Еве стало еще радостнее. Она, как обычно с трудом, потянула на себя тяжелую входную дверь консерватории. Уж сколько лет прошло с выпуска, а лучшего места для уединенных репетиций Ева так и не нашла. Благо – и хвала всем богам – администратор всегда находила для нее свободные аудитории на несколько часов в неделю.
Ева остановилась в холле и начала очень медленно, сантиметр за сантиметром вскрывать конверт – так талантливая танцовщица стриптиза снимает с себя одежду. Бумага издала финальный хруст, а прямо над Евиным ухом низкий голос громко произнес:
– Белобородова!
Колени Евы дрогнули, и она чуть присела, как случалось всегда, когда она слышала голос Ивана Ильича. Иван Ильич никогда не орал на Еву, не ругал, осыпая проклятиями, как других учеников. Однако все время, пока она у него училась, и даже сейчас, когда бывший преподаватель уже не имел на ее жизнь и карьеру никакого влияния, Ева ощущала себя беспомощной и очень маленькой рядом с ним, хотя была даже выше, пусть и ненамного, рослого и плечистого Ивана Ильича.
– Как у вас жизнь, Белобородова? По-прежнему с серединки на половинку, в вечной субдоминанте? – снова ухнул на нее Иван Ильич, и Ева повернулась к нему и наткнулась на пронизывающий, колючий, как хирургические иглы, взгляд под вечно взлохмаченной седой челкой. У Евы вдруг ухнуло и затрепыхалось сердце, и стало трудно дышать… А что если… Да, никак нельзя упускать такой шанс. Ткнуть прямо в это колючее лицо. Чтобы он заткнулся, наконец, про эту самую серединку.
Ева заторопилась и молча запыхтела, вытаскивая на белый свет сияющий глянцем журнал «Музыкальная жизнь» (тираж 5000 экземпляров, между прочим!) из уютных недр конверта.
– Иван Ильич, сейчас… Смотрите…
Где-то во второй половине журнала… Да! Вот же они. Ева распахнула разворот журнала с ярким коллективным фото своего камерного оркестра, в котором она играла последние пару месяцев, и, не глядя на снимок, молча и торжественно поднесла его прямо к лицу Ивана Ильича. Преподаватель хмыкнул, насупил брови, чуть склонился к журналу и поводил носом.
– Так-так? И что-о-о-о? – протянул он.
– Как «и что», Иван Ильич! – Ева психанула и перешла на визгливую ноту в слове «Ильич». – Фото нашего «Hat Music», и я тут тоже есть. Вот – в журнале. А вы говорили: «Попользуются и помашут ручкой». А это не так, Иван Ильич!
