же периода.
Частые контакты способствовали осознанию россиянами культурных отличий молдаван и валахов от окружавшего их славянского населения[2]. Интересный пример открытия этой инаковости представляют собой мемуары Феликса Фонтона, служившего в дипломатической канцелярии русской армии во время войны 1828–1829 годов. Внешний вид местных жителей напоминал Фонтону казаков или южных славян, а их язык представлялся ломаной латынью с примесью славянских слов, особенно часто встречавшихся в речи простолюдинов. Тем не менее Фонтон отверг теорию славянского происхождения румын, высказывавшуюся некоторыми российскими авторами. По мнению Фонтона, славяне слишком крепко держались своей народности и не могли быть ассимилированы римлянами за полтора столетия их господства в Дакии. «Народ этот имеет особенный отпечаток», – писал Фонтон, не скрывая досады, что «эти восемь миллионов чуждого славянам племени поселились здесь на прелестных склонах Карпатских гор, составляя как будто клин между славянскими племенами и препятствуя их объединению»[3]. Молодой дипломат был уверен, что Восточный вопрос давно был бы разрешен, «если бы Петр Великий во время своего похода вместо изменника Бранковано и равнодушного и к унижениям привыкшего народа нашел бы здесь плотных и честных болгар или доблестных сербов»[4]:
Тогда точка тяжести нашей Русской политики перенеслась бы на юг. Тогда, может быть, не эксцентричный, гранитный и холодный Санкт-Петербург, но великолепный Киев сделался бы вторым столичным городом нашего государства. Тогда мы тоже не упустили бы, в последовавших территориальных переменах, присоединить к России правый берег реки Сан, населенный настоящим русским племенем[5].
Однако молодой российский дипломат понимал бесплодность истории в сослагательном наклонении: «Руманы здесь! Их не стереть с лица земли!» Он даже находил в их положении на нижнем Дунае нечто позитивное, некий перст Провидения. «Россия, – писал Фонтон, – имея здесь политические и стратегические пределы, которые, не ослабляясь, переступить не может, находится в выгоднейшем положении, ибо может заступиться за порабощенных турками единоверных и единородных народов, не давая поводу к подозрению в ее намерениях. Желательно, чтобы Европа поняла это и нам не препятствовала»[6].
Рассуждения Фонтона отражали реальную политическую и стратегическую дилемму России в отношении Дунайских княжеств и Балканского региона в целом. Ранние войны с османами велись ради безопасности южных пределов Российской империи от набегов крымских татар, которые были вассалами султана. Постепенное продвижение русских войск и оборонительных линий на юг привело к двум турецким войнам Екатерины Великой в 1768–1774 и 1787–1791 годах, в результате которых Россия установила контроль над Крымом и всем северным побережьем Черного моря[7]. С закрытием «степного фронтира Европы» Российская империя достигла своего «естественного» предела на юго-западе[8]. Дальнейшее продвижение на Балканы неизбежно делало тыл российской армии уязвимым со стороны Австрии и превращало российскую экспансию в предмет постоянной озабоченности со стороны других великих держав. Осознавая это, Павел I и Александр I отказались от агрессивной политики по отношению к Османской империи и взамен стали стремиться к преобладающему влиянию над ослабевшей державой султанов[9]. Российский протекторат над Молдавией и Валахией являлся ключевым элементом этой политики «слабого соседа», привлекая к России другие православные народы Юго-Восточной Европы. Тем не менее Александру пришлось снова воевать с Османами в 1806 году, когда Порта низложила господарей Молдавии и Валахии без согласования с Россией.
Решение Николая I объявить войну Османской империи в 1828 году также обусловливалось необходимостью утвердить российский протекторат над Дунайскими княжествами. Однако на этот раз Россия не ограничилась подтверждением своих прерогатив в отношении Молдавии и Валахии в мирном договоре. Временная российская администрация в княжествах осуществила ряд всеобъемлющих реформ, которые определили их развитие на протяжении последующей четверти века. Под надзором российских властей представители местных элит разработали и приняли Органические регламенты, которые обозначили полномочия господарей и боярских собраний, определили отношения между крестьянами, помещиками и государством, реорганизовали администрацию и способствовали общему благосостоянию княжеств. Реформы также превратили российских консулов в Яссах и Бухаресте в фактических арбитров в отношениях между господарями и боярской оппозицией.
Способствуя расширению сферы российского влияния без территориальных аннексий, реформы 1829–1834 годов сыграли значительную роль в политической эволюции Молдавии и Валахии в XIX столетии. Во-первых, реформы представляют собой важную стадию в конфликте разных группировок местных элит, который наблюдался в 1820‐х годах. Во-вторых, институционные преобразования
Более подробно эта тема разбирается в:
Константин Брынковяну (п. 1688–1716) был господарем Валахии, не пришедшим на помощь Петру I вопреки тайной договоренности. Решение Брынковяну остаться верным Османам объяснялось его враждой с молдавским господарем Дмитрием Кантемиром, вставшим на сторону Петра, медлительностью продвижения российских войск, а также быстрой мобилизацией османских сил.
Там же. С. 38.
Об этом см.:
Об этой перемене в восточной политике России см.:
