мягче напомнил, – я же сказал, ты ничего не понимаешь, и тебе не надо ничего понимать. И ездить ко мне больше не надо. Спасибо за чай, но если я тебя еще раз здесь увижу, то сначала грубо выставлю за дверь, а потом сразу позвоню твоему Эберту и тогда пеняй на себя!
– Я и вправду ничего не понимаю, Йенс, – беспомощно развела руками я, – особенно сложно мне понять, почему вы так легко сдались? Разве справедливо, что Ханна живет на широкую ногу, а вы ютитесь в этом сарае?
– Отрадно, что в тебе еще жива вера в справедливость, – горько усмехнулся Йенс и в его голосе мне внезапно почудились отзвуки непривычной теплоты,– но я искренне желаю, чтобы твои иллюзии развеялись как можно быстрей и ты раз и навсегда избавилась от своих наивных ожиданий. В противном случае, не надейся, что впредь тебе будет легко.
– Думаю, это плохой совет, и я не стану ему следовать – улыбнулась в ответ я, – а вот вам бы не помешало прислушаться к моим словам.
– Глупая девчонка! – хмыкнул Йенс, поджигая сигарету, но почему-то мне вдруг показалось, что в его устах эта обидная характеристика означает изысканный комплимент, а продолжение фразы лишь подтвердило мою интуитивную догадку, – береги себя, Беата, чувствую, тяжело тебе придется в жизни.
Конечно же, никто из нас не принял настоятельные рекомендации друг-друга всерьез. С того памятного дня прошло почти два года, и за это время Йенс все ниже скатывался по наклонной плоскости, а я не только до сих пор не перестала верить в справедливость, но и не прекратила регулярных визитов в Хорнебург. Йенс так и не выполнил своей угрозы и не сдал меня Эберту, хотя один раз и заставил меня безумно перенервничать.
Этот был обычный пятничный вечер, когда Ханна и Курт по обыкновению собирались у нас дома перекинуться в картишки за кружечкой пива. Сложно описать, какой шок я испытала, увидев на пороге Ханну в сопровождении своего гражданского супруга. Видимо, чтобы стопроцентно сразить меня наповал, Йенс был исключительно опрятно одет, безукоризненно выбрит и причесан, и, если бы не четко отпечатавшиеся на его лице следы многолетних возлияний, в целом производил весьма благопристойное впечатление. Я так до конца и не поняла, что это было, но как бы замечательно всё не начиналось, закончился «званый ужас» далеко не весело. Эберт, Ханна, Курт, даже глубоко беременная Миа, печально знаменитая разгульным образом жизни и каким-то чудом захомутавшая сына хозяина автомастерской, все они как будто сговорились довести до белого каления Йенса, а заодно и меня саму.
Тон, как обычно, задавал Эберт: с присущим ему сарказмом он сыпал двусмысленными репликами, Курт ему басовито поддакивал, Ханна громко ржала в голос, а Миа гордо выпячивала живот и без зазрения совести мухлевала в карточных партиях. Я подносила полные тарелки и убирала пустые бокалы, нечеловеческим усилием сдерживая страстное желание одернуть распоясавшегося Эберта и приструнить захмелевшую Ханну, которая на пару с Куртом несла такую несусветную чушь, что с легкостью составляла конкуренцию своей
