противостоит хаосу, загрязнению, заваливанию человеческого пространства какими-то лишними вещами» [Балла].
Черный цвет, нижний регистр поля 1–4: «Ничто без возможностей, как мертвое Ничто после угасания солнца, как вечное безмолвие без будущности и надежды. <…> Черный цвет является символом смерти» [Кандинский], это «мрак, беспорядок, хаос» [Краткая история цвета]. «Все самое негативное в жизни первобытных людей выражал черный. Злые силы, враждебные человеку, в представлениях древних имели черный цвет» [Базыма].
Черный соотносится с низшим регистром: «у первобытных людей черный символизирует внутреннюю или подземную сферу мира, Скрытый Источник, из которого исходит первоначальная (черная, оккультная или бессознательная) мудрость» [там же].
Пример двух регистров сразу – среднего и высшего: «Никто из иностранцев не может постичь дикого наслаждения – мчаться на бешеной тройке, подобно мысли, и в вихре полета вкушать новую негу самозабвения» (А. Бестужев-Марлинский «Страшное гадание»).
Много примеров среднего регистра в «Белой березе» у М. Бубеннова. Выбрали два: «До начала боя вся огневая система должна быть скрыта от врага. Внезапный удар – самый сильный удар».
Порядок мира (т. е., на самом деле, войны). Если бы автор тут не подражал Сталину удвоением подлежащих, то был бы абсолютный баланс А и Р звуков в затексте (усиление внимания к сказанному). А так – извините…
«Там, где он проходил, солдаты охотно вскакивали со своих мест и отдавали ему честь, а затем сбивались в кучки, толковали:
– Вот и комиссар пришел! – А с ним, ребята, как-то легче душеньке! – Может, и на поправку пойдут наши дела?».
Утопия. Пропаганда.
Нижний регистр: «Ноги мои дрожали, сердце кипело. Долго ходил я по хате, долго лежал, словно в забытьи горячки; но быстрина крови не утихала, щеки пылали багровым заревом, отблеском душевного пожара; звучно билось ретивое в груди. Ехать или не ехать мне на этот вечер?» (А. Бестужев-Марлинский «Страшное гадание»).
Чем хороши авторы средней руки: все-то у них однозначно-с: «Коварно улыбался он, будто радуясь чужой беде, и страшно глядели его тусклые очи» (там же).
У гениев тексты сложней для анализа, ибо глубже и интересней: «Вот и площадь; та же серая на площади возвышалась скала; тот же конь кидался копытом; но странное дело: тень покрыла Медного Всадника» (А. Белый «Петербург»).
«Философу сделалось страшно, особливо когда он заметил, что глаза ее сверкнули каким-то необыкновенным блеском.
– Бабуся! что ты? Ступай, ступай себе с Богом! – закричал он.
Но старуха не говорила ни слова и хватала его руками» (Н. Гоголь «Вий»).
«Зеркала перебрасывались отражениями домов, похожих на буфеты, замороженные кусочки улицы, кишевшие тараканьей толпой, казались в них еще страшней и мохнатей» (О. Мандельштам «Египетская марка»).
«Солнце точно взобралось выше, чтобы не
