которому для проявления незаурядных способностей нужны экстраординарные и даже экстренные обстоятельства. Уже к началу войны окажется, что его воля способна творить чудеса только в бедственном положении, а в нормальном, спокойном мире пионер сдувается и становится тихим деспотом, одержимым бюрократом, который никому не дает жить и сам страдает от скуки. Это роднит его со всеми супергероями в мире, от Джона МакКлейна до Гарри Поттера – все они, тихие троечники в обычной жизни, в чрезвычайных обстоятельствах становятся героями. Героем-пионером управляет тот же архетип Героя, что Суперменом, и Человеком-пауком, и всеми бывшими и будущими супергероями. На самом деле пионер не умеет создавать новый мир и желать перемен. Он глубоко консервативен и только желает исправить несправедливость, восстановить нарушенный порядок. Он часто обращен к прошлому, в котором помнит золотой век. Ему, если хотите, постоянно нужно плохое, выведенное из строя настоящее, чтобы исправлять его, но исправив, он доводит мир до полного паралича, и тут нужна внешняя сила, умеющая все снова сломать. Пионер хороший исполнитель, с сильной волей, выносливостью и уживчивостью в коллективе, он хорошо приспособлен ко чрезвычайным обстоятельствам, у него отличная выдержка и сильная жажда победы, и еще ему нужна внешняя вражеская сила – похоже, каждый пионер мечтает стать солдатом, и примечательно, что в фильмах о пионерах, начиная с Тимура, часто возникает фоновая фигура военного, который одобряет героев и служит для них образцом, а иногда и двойником. Высшее воплощение пионера, увы, не творец, а воин, и, может быть, эта чудовищная закономерность сыграла роль в становлении культа пионеров-героев и в идеологическом одобрении детского военного подвига. Любопытно, что авторы пионерских сюжетов тоже чувствовали этот врожденный пионерский порок и даже воплотили его в кино: в 1942 году в фильме «Клятва Тимура» главный пионер советской страны, воплощенная душа пионерства, гайдаровский Тимур превратился в заурядного бюрократа и тирана. Его славное дело стало перекладыванием бумажек, его команда развалилась, и только начало войны пробудило в нем прежнюю пионерскую силу, и волю, и лидерский талант.
Конец двадцатых годов еще подпадает под влияние мифологемы (устойчивого, узнаваемого и повторяющегося образа в основе сюжетов) строительства, каждый кинематографический пионер рифмуется скорее не с азартным авантюристом, а со строителем, и огромная метафора стройки (перестройки/переделки/ремонта) появляется в любом фильме, будь то «Остров юных пионеров», «Танька-трактирщица» или «Хромоножка». А начало тридцатых уже подчинено другой метафоре – войне. С первых лет новой декады в детских и взрослых фильмах настойчиво пробивается тема ожидания войны, даже в сюжетах, с войной не связанных.
В 1932 году новый белорусский фильм о том, как сельские пионеры хотели учиться, но учебников у них не было, и они обратились к городским пионерам, которые помогли и учебниками, и другими вещами, – вот этот скучный,
