«штеко бодланула бокра» и (негодяйка такая!) без зазрения совести «кудрячит бокрёнка»!
Многим всё это может показаться абсолютным бредом и бессмыслицей. Любому, но не окончившему литфак! Это я обязана была знать, ибо всё перечисленное не что иное, как вопросы, на которые я давала обстоятельные ответы на экзаменах, обучаясь на первом курсе.
А великие русские классики? Да! И те остались в тени. Лучше сказать: исчезли из поля зрения! Наши пути надолго разошлись! Этому не рады ни они, ни я.
– С милого Севера, стало быть, в сторону южную? – кидает едко и не без сарказма Михаил Юрьевич. – Прощай, значит, немытая Россия?
– Оставьте, сударь, Ваши штучки!– слышу я чей-то примиряющий голос. – Пред Вами, однако ж, дама, любезный!
И сам Александр Сергеевич, обращаясь ко мне:
– Сударыня, куда изволите путь держать? Уж не во глубину ли сибирских руд? Не сочтёте ли за труд передать весточку моему другу – Ивану Пущину? Вы, надеюсь, с ним знакомы?
– Знакома, однако ж, мне не по пути. Самую малость не доезжаю, а потом уж мне надобно свернуть направо. В дикие, пустынные края…
– Тоже на каторгу?! – не скрывая восторга, вопрошает Фёдор Михайлович. – Вот это по-русски!
– Не декабристка, часом? – хором интересуются Николай Алексеевич и Лев Николаевич.
– Вынуждена разочаровать Вас, господа! Не совсем…
И им ничего не остаётся, как дружно разочароваться и разом помрачнеть:
– Какой же тогда в этом странствии смысл?
А у любопытного от природы, хитровато улыбающегося Николая Васильевича свой интерес. Руки от удовольствия потирает, рад до смерти, что такую же бродягу повстречал:
– На бричке али на тройке изволите?
– По железной дороге, милостивый государь!
Бледно-жёлтый Николай Алексеевич, иссохший из солидарности с русским мужиком и, по причине всё той же солидарности, успевший изрядно принять на грудь, не без значительности воздевает кверху свой тощий перст и вещает заунывно и глухо, как осенний ветер за окном:
Ещё народу русскому пределы не поставлены.
Пред ним широкий…
Но на слове «путь» прерывается потемневшим мрачнее тучи Фёдором Михайловичем:
– Ах, перестаньте! Очень уж широк русский человек! – и так хрустнул крепко сжатыми пальцами, что Антон Павлович, не спавший всю ночь по причине сложных родов у крестьянки из соседней деревни, от неожиданности роняет пенсне.
Оно болтается у него на шнурке. Подслеповато прищуриваясь, доктор удивлённо восклицает:
– Ба! Да это же одна из трёх сестёр! Узнаю, узнаю! А как же Москва? Не Вы ли твердили про неё, словно заведённая? Похвально, что избавились от своей навязчивой идеи столичной жизни. Однако, сударыня, осмелюсь заметить: тот край, куда изволите свой путь держать, отнюдь не вишнёвый сад. И даже не остров Сахалин! Там хоть каторжный народ, однако ж свой! Оспа, чума и опять же сифилис,
