из иностранных газет и журналов. Откуда у моей бабушки было столько этого добра, я даже предположить не мог, да и не слишком-то я задумывался. Просто оно было, было, было, у меня под боком, в громадном шкафу!!!
Я поселился в этой комнате и сутками напролёт осваивал бабушкино наследство. Мне было приятно не спать по ночам, изучая похождения графа, я забыл о ночном канале, о непристойных журналах, выменянных у сокурсника за конспект по средневековому праву. Я проговаривал вслух целые пассажи, при этом понимая, что никакой подобный диалог сегодня не мог бы состояться. Впервые мне казалось, что я действительно путешествую во времени, меня окружали не какие-то неизвестные мёртвые парижане, а вполне живые девушки, дипломаты, авантюристы. Признаться, тогда я впервые подумал, что смог бы вернуться в университет, потому что история перестала быть набором цифр и превратилась в увлекательный приключенческий роман.
Содержимое заветного шкафа заставило меня задуматься и о той огромной роли, какую в жизни мужчины играет женщина. Я неожиданно понял, почему мой отчим (я всё-таки называл его папà) так держался моей матери. Она была женщиной, которая своим недовольством поддерживала в нём стремление совершить научное открытие. Каждый божий день он вставал и ложился с надеждой отыскать ответ на вопрос, что же на самом деле сталось с Орлеанской Девой. Этим вопросом задавался не только он, однако, возможно, лишь он один упорно пытался найти ответ там, где его уже неоднократно не нашли другие. С таким же рвением, с каким он воспитывал во мне надежду российской исторической науки, мой отчим регулярно разбирал курсив пятнадцатого века то в манускриптах, то в ксероксах, то на диапозитивах. Он методично прочитывал многажды читанные другими документы, ища хоть какую-нибудь закорючку, за которую он мог бы зацепиться. Закорючек было предостаточно, но среди них – ни одной зацепки. Мой отчим взвалил на себя колоссальную задачу, целесообразность которой была весьма спорной, однако это мало его волновало. В библиотеке он сидел над источниками, отчаянно щуря глаза, отчего и без того маленький нос собирался в гармошку и поджимал под себя кустистые усы. Зрелище это было скорее карикатурное, нежели наукообразное, но папà был человеком, который не обращает внимания на светские тонкости. Он появлялся на пороге квартиры ровно в девять часов вечера, с головной болью, которая усиливалась из-за боли в глазах, с одышкой от напряжённого процесса мышления и появившегося от сидячей работы лишнего веса. И в этих условиях единственное, что ему было нужно, – это милая любящая жена, которая брала его портфель и ставила на банкетку, снимала с него пальто, разматывала шейный шарфик, стряхивала пыль с засаленного пиджака и тихонько вздыхала, глядя на красные, усталые глаза мужа.
Все это делала моя мать уже почти пятнадцать лет. Отчим выражал ей благодарность одним взглядом, без слов, – тем более что риторика пробуждалась в нем лишь в момент ярости или в миг глубокого интереса к некой теме. Так, он мог часами
