янки захватить его? Разве по моей вине блокада стала непроницаемой? Разве это моя вина, что наше Дело провалилось? Деньги принадлежали Конфедерации, согласен. Однако ее теперь нет, нашей Конфедерации, хотя можно подумать, что сей факт никому не известен – как послушаешь некоторых… Так кому я должен передать деньги? Правительству янки? Я бы сам себя возненавидел, потому что тогда-то люди справедливо сочтут меня вором.
Он достал из кармана кожаный портсигар, извлек оттуда длинную сигару и одобрительно ее обнюхал, наблюдая за Скарлетт с преувеличенным вниманием, как будто сейчас судьба его зависела от ее слов.
«Чума его забери, – думала она обиженно. – Всегда он на один прыжок впереди. И всегда есть что-то неправильное, хитрость какая-то в его доводах, а я никак не могу указать ему пальцем на это».
– Вы можете, – произнесла она с достоинством, – распределить деньги между теми, кто особенно нуждается. Конфедерации нет, но есть великое множество конфедератов. И сами они, и их семьи страшно голодают.
Он закинул голову и громко, грубо захохотал.
– Вы просто чарующе нелепы, когда напускаете на себя этакий ханжеский вид! – Он веселился от души. – Говорите мне только правду, Скарлетт. Вы не умеете лгать. У ирландцев это получается хуже всего. А теперь давайте начистоту. Вы ни разу не помянули добрым словом ныне покойную Конфедерацию, и меньше всего вас заботит участь голодающих конфедератов. Вы бы испустили вопль протеста, предложи я сейчас раздать эти деньги, если б только я не выдал для начала львиную долю вам самой.
– Я не хочу ваших денег, – выдавила она, пытаясь сохранить мину холодного достоинства.
– Ой ли? Вы – и не хотите? Да у вас руки чешутся разбить кубышку сей же момент. Покажи вам четвертак – живо вскочите.
– Если вы явились сюда оскорбить меня и посмеяться над моей бедностью, мне остается только пожелать вам всего доброго, – заявила она, подыскивая, куда бы пристроить тяжелый гроссбух, чтобы подняться во весь рост и придать своим словам больше внушительности.
Но он уже был на ногах и, со смехом наклонившись над ней, прижал ее к спинке кресла:
– Да научитесь ли вы когда-нибудь спокойно и без этих ваших бурных вспышек слушать правду? Вы совсем не против, когда правду говорят о других, так отчего же вы сердитесь, услышав то же самое о себе? И я не оскорбляю вас: аквизитивность[7], по-моему, прекрасное качество.
Она не вполне уверена была насчет значения этой «аквизитивности», но, поскольку прозвучало оно явной похвалой, немного смягчилась.
– И пришел я не для того, чтобы издеваться над вашей бедностью, а пожелать вам долгой жизни и счастья в новом браке. Кстати, что думает сестренка Сью про ваше воровство?
– Мое… что?
– Вы же стянули Фрэнка прямо у нее из-под носа.
– Я не…
– Ну, не будем
Ретт опять дразнит ее непонятными словами. Он имеет в виду наклонность к приобретательству.
