до того, как начали считать. Если Ензидрин откликается сразу, то расстояние до него около ста свистов[3] в один конец.
– Слушай, а может быть, там и нет никакого Ензидрина?! Какой смысл ему повторять за Грукабуром эту грозную ахинею? Может быть, это просто эхо? Может быть, там наверху есть что-то твердое? О, опять! Считаем стуки…
– Сто тридцать пять. То же самое. Но если там что-то твердое, то почему эхо не дает нам его форму? Ведь если я сейчас свистну (что Амбур Граг тут же сделал), ты ощутишь форму скал, что по пути к струям.
– Да, ты прав. Ну а если там наверху что-то бесформенное?[4] Ну никак это не похоже на перекличку богов. Может быть, и нет никакого Ензидрина? Да и Грукабура выдумали?
– Хорошо, что нас никто не слышит. Мы бы уже заработали по три непочтения на брата. Но слушай, если там нет никаких богов, если наверху просто существует что-то твердое, то откуда берется высотный ужас? Иначе кто-нибудь уже доплыл бы до этого твердого и рассказал об этом.
Зуар Грынь хорошо знал, что такое высотный ужас. Однажды он попробовал подняться за тридевять свистов в мощной теплой струе. Он никогда не испытывал такого восторга, как в тот момент, когда струя подхватила его и, болтая из стороны в сторону, понесла вверх. Он расслабился, отдавшись турбулентному потоку, позволив ему трепать себя, как клок путобородника, – в этом было некое залихватское удовольствие, не омрачаемое мыслью о том, что придется возвращаться вниз.
Но вскоре, когда поток поостыл, эта холодная мысль пришла-таки в голову, отчего Зуар Грыню стало немного не по себе. Он засвистел, что есть мочи, но пространство не отозвалось ни малейшим эхом: твердь осталась далеко в глубине. Зуар Грынь поплыл в сторону, рассчитывая вскоре выйти из восходящего потока и спокойно спуститься в нисходящем. Однако восходящий поток не кончался – он стал медленней, но, объединившись со многими теплыми струями, превратился в широкое вертикальное течение. Беспокойство переросло в страх. Зуар Грынь прибавил ходу, взяв немного книзу, но чувствовал, что его всё равно несет вверх. И тут пришел настоящий высотный ужас. По всему телу пошло покалывание. Зуар Грынь непроизвольно засвистел и затрещал что есть мочи. И эхо пришло, эхо из пустоты нарисовало гигантские щупальца, тянущиеся к нему сверху, потом щупальца исчезли и с небес повалились огромные глыбы, скалы. Он вытянулся стрелой и рванул вниз изо всех сил, которые внезапно удвоились.
Потом он долго отлеживался, восстанавливая силы, поедал донных моллюсков и дожидался, пока пройдет головная боль, прежде, чем вернуться домой.
Амбур Граг в свое время тоже испытал высотный ужас, но уже по своей воле – поднимаясь вверх в спокойной воде до предела, пока ужас не стал невыносимым.
– Думаю, – ответил Зуар Грынь, – в небесах есть нечто твердое и очень важное, что нам не положено видеть. Высотный ужас нужен для того, чтобы мы никогда не увидели ту твердь, иначе случится нечто плохое[5].
Очевидно, что с такими мыслями Зуар Грынь как ученик Высшей школы философии был обречен. Тем более
1 свист равен 1066 метрам. Название связано с пределом голосовой локации европиан.
На самом деле объемная картина от небесного эха не возникает потому, что оно растянуто во времени из-за больших масштабов отражателя. Мозг европиан, как и наш, не приспособлен к автоматической обработке медленного сигнала – если замедлить развертку изображения в старом телевизоре в десятки раз, мы перестанем видеть картинку.
Высотный ужас – эволюционный ответ на гипертрофированное любопытство европиан. Многие из палеоевропиан погибли, будучи не в силах вернуться с большой высоты.
