большаку под охраной вооружённых пехотинцев повели колонны советских военнопленных, взятых при разгроме Вяземского котла. Осунувшиеся и измождённые, в грязных и оборванных шинелях, многие в бинтах, бредут бывшие советские воины, не глядя по сторонам, стесняясь, но, скорее всего, боясь охраны, попросить еды. Жители деревни, подтянувшиеся к большаку, – люди нежадные: просто, шокированные количеством и ужасным видом пленных, не догадались сбегать домой и принести чего-нибудь съестного.
Провели пленных, захваченных под Пещёрском. Пройдя деревню, их повернули налево и на Смоленском большаке присоединили к встречной колонне, в которой много пленных женщин: медсестёр, врачей, хозяйственных работников, телеграфисток, водителей кобыл, шофёров… Женщины стараются идти в середине, прикрываясь с двух сторон пленными красноармейцами, чтобы исключить контакт с немецкой охраной. Идут давно, без привала и, не выдерживая, мочатся на ходу. Это никого не шокирует – ни пленных, ни охрану.
Нескончаемая река молодых людей, брошенных государством, течёт и течёт по большаку в русский город Вязьму, чтобы до конца испить позор плена, продлить его или сгинуть навечно, не оставив памяти земной.
Всё имеет конец. Поток пленных со стороны разгромленного котла постепенно истончился и, наконец, прекратился, – крестьяне, последний раз поглядев на своих соотечественников, отправились по домам, тяжело переставляя ноги, словно их тоже ведут под охраной чужих военных: так подействовал на всех вид русских сынов и дочерей, бесславно закончивших бои за Отчизну. В Вязьме многих женщин отправили на работу в госпитали лечить раненых красноармейцев. Когда немцы приблизились к Москве, оставшихся в лагерях женщин отделили и перевели в отдельный лагерь в Гжатске. Со временем Гжатский лагерь расформировали, отправив женщин на работы в Германию.
Ваня направился к Валентину, чтобы с близким другом переговорить о наболевшей проблеме. Наболевшей до такой степени, что ночью спать не может. Принюхивается к воздуху, вытягиваемому из темноты соседней комнаты, к раздражающему запаху полового взаимодействия разгорячённых тел. Со злостью мнёт подстилку. Пора посетить Оксану, а как к ней попасть, не знает: на дороге перед Степановкой выставлен полицейский пост – русский мужик с повязкой полицая, – и русского же, сволочь, без разрешающего документа не пропускает!
Обратился к другу, не щадя его чувств:
– Валь, выручишь меня?
– Конечно, выручу, если в силах оказать помощь.
– В силах, в силах. Многого не прошу: дай на одну ночь Глашу. Я уже не в состоянии сдерживаться. Только на одну ночь!
– Как только твой грязный язык посмел сказать мне в лицо подобное? Дам сейчас по морде.
– Дай, а потом компенсируй Глашей. Её убудет, что ли?
– Ты чего, Иван, об пол стукнулся, не соображаешь, что говоришь? Я люблю её, да и Глаша не станет с тобой спать, побрезгует. Она знает, что ты несколько ночей провёл с Оксаной.
– Зря ты, Валя, так плохо о женщинах думаешь. Проверь её, увидишь, что она мне не
