такое «подлинный гомеровский» героизм, и «чисто языческий» героизм, и чем они отличаются от героизма вообще, например, христианского, или героев 1812 года. Героизм он либо есть, либо его нет. Отличаться он может только поводом для геройства.
В-третьих, эти обвинения как-то странно похожи на обвинения самого Шуйского из его комментариев к «Одиссее», где он часто обвиняет Жуковского в использовании «церковных» слов и прямо называет «церковным поэтом». Почему это так задевало Шуйского, не известно, возможно, он вынужден был по каким-то причинам заискивать перед советской властью. Или, критикуя Жуковского, возвышал себя? Судить не берусь. Но казус в том, что Шуйский в своём переводе тоже использовал «церковные» слова, хотя и реже, чем Жуковский.
То, что он взялся почти через 100 лет за перевод «Одиссеи», это, конечно, молодец. Только вот Вересаев взялся за «Одиссею», кажется, раньше его. Здесь опять трудно сказать определённо, кто из них был первым. Лосев указывает первым Шуйского на том основании, что он опубликовал свой перевод раньше. Однако к тому времени прошло уже почти три года как умер Вересаев, следовательно, его перевод был готов ещё до публикации перевода Шуйского года за три, а то и раньше. Возможно, Лосев о нём просто не знал, хотя это было бы странным для его уровня.
Далее Лосев пишет:
«Действительно, Шуйский избежал упомянутых особенностей перевода Жуковского; однако, стремясь к буквальной передаче подлинника, Шуйский постоянно впадает в излишний прозаизм, причем с поэтической точки зрения сильно страдает также и техника его стиха. Перевод Шуйского нашел для себя отрицательную оценку в рецензии Ф. А. Петровского и М. Е. Грабарь-Пассек в «Вестнике древней истории» (…). Несколько менее сурово судит о переводе Шуйского А. А. Тахо-Годи в статье «О новом переводе «Одиссеи» (…). Этот автор указывает на заслуги Шуйского по сравнению с Жуковским. Однако он отмечает также прозаизм, неудачное стихосложение, а главное, ориентировку переводчика на устаревший текст, который теперь до неузнаваемости исправляется новейшими редакторами в связи с прогрессом филологической науки…».
Здесь интересно следующее заявление: «автор указывает на заслуги Шуйского по сравнению с Жуковским». Хочется спросить: какие? То, что он, в отличие от Жуковского, переводил не с немецкого подстрочника, а с древнегреческого оригинала? Так это не заслуга, а обычное условие работы переводчика. В этом плане у Жуковского была задача посложнее: перевести с немецкого подстрочника, но так, чтобы совпадало с греческим оригиналом. И он её выполнил блестяще!
К чести Шуйского можно сказать, что иногда он делает примечания к переводу Жуковского, достойные особого внимания и похвалы. Например, такое примечание к 17-й песне «Одиссеи», к стиху 57:
«Так говорил он, и слово его не промчалося мимо
Слуха царицы…» (Жуковский).
Здесь Жуковский заменяет гомеровский образ «бескрылой речи» собственным образом мчащегося слова. Нужно сказать,
