спрашивается, было держать дистанцию? – ведь я ни на что не претендую. …У нас не было ни одной общей точки, а все же я притягивал ее, и, даже не подозревая о том, – она этой тяге автоматически сопротивлялась.
Тем более забавно: в какой-то момент она подошла к зеркалу, продолжая говорить нечто о Наташе Ростовой и княжне Марье (лучшей темы для разговора, конечно, нельзя было придумать), – подошла к зеркалу и почему-то долго рассматривала свое лицо – вытянутое, с бархатными (как говаривал Печорин) глазами, с несколько великоватым еврейским носом и резко прочерченными носогубными. А глаза у нее действительно прекрасные: немного раскосые, совершенно черные, с предлинными ресницами и постоянно тлеющим огнем в глубине – самое лучшее, что в ней есть. Сара стояла у зеркала, и я вдруг сказал ей что-то вроде комплимента – просто так!
– Вы никогда не видели себя такой, как вы есть, – даже сейчас: я вижу вас, а вы свою маску. – Она снисходительно улыбнулась, но в глазах затлелось сильней. – Толстой, кстати, прав, – продолжал я, – княжна Марья никогда не видела себя, но знаете почему? – Тут она повернулась ко мне: нашлась-таки общая точка, мы соприкоснулись в ней… И дело, конечно, было не в княжне Марье – просто мы вдруг остались наедине… И – неожиданно так близко, что это было почти даже неприлично.
– Почему же? – спросила Сара, серьезно глядя мне в глаза. Собственно, было уже все равно, что отвечать, – все равно между нами уже разыгрывалась незримая сцена.
– Потому что, когда человек смотрит в зеркало, он не видит движения своих глаз. А они движутся, и это движение отличает лицо от маски, – ответил я.
– Ну а улыбка, например, – не отличает?
– Отличает.
– Ну так и что же вы скажете?
Я улыбнулся – совершенно вымученно. Сидорова слегка покраснела, и я поспешил добавить:
– Есть вещи, в которых отсутствие одного элемента разрушает целое – выньте из свода замковый камень…
Она улыбнулась на это уже снисходительно.
Но пусть не думает читатель, что я совсем упустил из виду цель своего посещения этого дома; просто не предоставляется пока случая поговорить с Сидоровым о злосчастном Марли. Не спрашивать же в лоб, да и что спросить? Но вот мы перешли в соседнюю комнату и застали там горячий спор о летающих тарелках: один молодой человек говорил о каком-то «Петрозаводском диве», а второй возражал ему, что, мол, несмотря на десятки тысяч людей, которые уже видели тарелки, он в них не верит, потому что нет ни одного большого ученого, который бы подтвердил, что они есть. Не заботясь ни о чем, я сходу понес:
– Вы правы: летающие тарелки могут быть только предметом веры – не зря же они называются «неопознанные летающие объекты». «Неопознанные» – значит неизвестные, а в неизвестное можно только верить, исследовать его нельзя. И я припоминаю, что у знаменитого Юнга есть даже статья… –
