что я понимал тогда в скрипичной музыке учащегося музыкальной школы? Вадик, тоже слышавший мое чтение, как он признался, весьма учтиво пригласил меня в гости.
Дня через три он ждал меня на остановке напротив дома, где они проживали всей семьей. Отец, мать и бабушка Ида Юрьевна. Дома были женщины. Все было так странно и необычно. Меня встретили и мать, и бабушка, кстати, весьма молодо выглядевшая дама, не говорю уже о матери, рыжеволосой, кареглазой, какой-то искрящейся изнутри. Я сразу почувствовал их живую радость от моего визита. Обе представились и подали домашние тапочки.
Стол был накрыт, и нам предложили вымыть руки. Все было как в кино. Суп не в кастрюле, как везде и у всех, а в супнице. Тарелка глубокая стояла на плоской. Хлеб был подогрет и лежал в специальной хлебнице. Мне налили первому и положили на колени салфетку. Ели молча, пожелав «приятного аппетита». На плоские тарелки было подано мясо, отбитое и в сухарях, с гарниром из овощей. Все было вкусно, и обед проходил естественно, легко и очень свободно. Изредка мама, Юлия Ильинична, справлялась: «Вкусно ли? Может быть, положить еще?» И, сожрав два отбивных куска, я ощутил, что нажрался от пуза. Вадим все время как-то хитровато поглядывал на меня. Ида Юрьевна сказала, что чай и десерт будут через час, так как сразу есть и сладкое, и мясное очень вредно. Это стало для меня очередным открытием. Дома я мог, если не было хлеба, колбасу есть вместе со сладкой булкой или пирожком с вареньем.
Стали показывать альбомы, и, что меня поразило во всем их быту, главным существом был сын и внук, которого они именовали «наш Вадичка». Они пели ему дифирамбы, предрекали большое будущее в музыке, а если не в музыке, то в любом деле, потому что он необыкновенно умный и глубокий ребенок, у которого должно быть большое будущее. У меня было ощущение, что Вадик позвал меня именно для того, чтобы любовь, нежность и надежды семьи, чаяния и верования вылились на меня и смыли – окончательно и навечно. Скоро пришел с работы отец, и всеобщий восторг по поводу этого обычного, на мой взгляд, изнеженного пацана достиг апогея. Уже с порога Давид Эмильевич затараторил: «Где мой сынуся, где мой гений? Как ты, дорогой мой? Как себя чувствуешь? Я целый день думал про тебя. Мы говорили про тебя. Какое же ты счастье, Вадимушка. А вы покушали? Ну да, конечно…» Я отказался пить чай, сославшись на что-то неотложное, и, с сожалением совершенно неподдельным, меня всей семьей проводили.
Дома я сидел как прибитый, пытаясь анализировать семью, сообщество людей, живущих в той же стране, в том же городе, в той же среде, но исполненных любви друг к другу, переполненных нежностью, верой и уважением к своему ребенку. Уже поздно вечером, когда отец с мамой сели поужинать на нашей кухоньке (отец навалил из сковородки жареных котлет, а мама – из кастрюли картофельного пюре, и тут же поставила отцовскую большую чашку с горячим чаем), я встал у дверного косяка и как бы издалека начал со знакомства, приглашения и визита. Я рассказал все, что врезалось в память: описал быт, уют большой
