заржали, хмыкнул и старикашка:
– А что хошь!
Я растерялась от многообразия одежек всех покроев и цветов радуги. Я даже не знала, что теперь тут, на воле в России, модно! Но, перебирая шмотье, вдруг сообразила, что бежать-то мне будет лучше всего в спортивном костюме и обуви. Ну, уж никак не в тюремном сером халате и говнодавах, в которых пришла.
Когда я, наконец, вышла из примерочной в сером спортивном костюме и неприметных кроссовках, мое сопровождение слегка обалдело. Старик даже закашлялся:
– Все, что ли?!
– А что? – я пожала плечами, – будем балаболка о вкус?
– Да-а!.. – заржал дед. – Узнаю!.. Узнаю!..
Я не поняла, о чем он, пока не обратила внимание, что сам-то старик одет в линялое тюремное хэбэ с тельником и кепчонкой. Да еще в эти сапожищи.
А на выходе из зала я чуть в обморок не упала – там стоял вооруженный наряд полиции. На которых старикашка с его и моим сопровождением просто внимания не обратили. Хотя те жгли дырки глазами в нас.
Я молча заплакала, потому что сорваться тут уж не было никакой возможности. Надежды таяли, как льды Антарктиды, только быстрей.
– Ну, а чем мордашку мазать не купишь? – без всякого воодушевления поинтересовался дедок.
Я отрицательно мотнула опущенной головой и щелкнула по горлу:
– Я б тяпнул напоследок!
Полутораметровый хозяин, а судя по всему, он и был в этом городе хозяином, достал из внутреннего кармана спецовки плоскую бутылочку. И протянул мне.
– Чего эт ты решила, что напоследок?
Я глотнула обжигающе крепкий напиток из горлышка, отдышалась и еще раз приложилась, потому что он жестом разрешил оставить его весь себе.
– Ну, вы ж меня на органы разберете! Для чего еще меня надо было вытаскивать?!
В себя я приходила постепенно. Сперва включилось ощущение пустыни Сахары во рту, тяжкая истома во всем теле, будто я вчера мешки с картошкой таскала, полная пустота в голове… Подключилось острое чувство неисполненного долга. Что-то необходимо было сделать, но все пропало, поезд ушел. Что?
Вместо обычной старой пижамы на мне был мягкий спортивный костюм. А вокруг стояла непривычно жуткая тишина. И темень. Ведь в бараке всегда горел свет, и стоял какой-то шум: кто-то храпел после работы, кто-то с кем-то шептался – ругался или миловался, а кто-то и стонал, мастурбируя или тоскуя. Тут же было тихо и темно, как в могиле.
Боясь расплескать разжиженные мозги, я поднялась. Сразу обнаружив, что лифчика на мне нет, а футболка одета задом наперед. В трусах было сухо, как и во рту. Хотя писать хотелось до невозможного, мочевой пузырь был переполнен. Надо было искать дальняк, сортир, по-вашему.
В полной темноте я поднялась и, расставив руки и ноги, куда-то пошла. Наткнулась на столик у зеркала трюмо, нащупала стену, оклеенную бумагой. В бараке все стены просто оштукатурены. Добралась
