style="font-size:15px;"> – Не знаю. Оттого, что весна все же пришла, а впереди у нас веселое лето. Руки у тебя опять потемнеют, вот здесь, наверху, кожа слегка зарумянится, и порозовеют скругленья локтей. Знаешь, что я больше всего люблю в твоих руках? Изгибы – складки над локтями, к примеру.
Гвиневера уклонилась от этих чарующих комплиментов.
– Интересно, чем сейчас занят Артур?
– Артур навещает Гавейнов, а я говорю о твоих локтях.
– Я слышу.
– Дженни, я счастлив, оттого что ты распоряжаешься мной. Вот и все объяснение. Пристаешь ко мне, чтобы я пил поменьше. Мне нравится, что ты заботишься обо мне, говоришь, что я должен делать.
– По-моему, ты в этом нуждаешься.
– Нуждаюсь, – подтвердил он. И вдруг с внезапностью, удивившей обоих: – Можно, я сегодня приду?
– Нет.
– Почему?
– Ланс, ну что ты спрашиваешь! Ты же знаешь, Артур дома, это слишком опасно.
– Артур не против.
– Если Артур вынужден будет поймать нас, – рассудительно сказала она, – ему придется нас убить.
С этим он не согласился.
– Да Артур все про нас знает. Его и Мерлин предупреждал со всеми подробностями, и Моргана ле Фэй прислала ему два совершенно прозрачных намека, и потом еще эта история с сэром Мелиагрансом. Он никогда не станет ловить нас, если его не заставят.
– Ланселот, – сердито сказала она, – я не могу позволить тебе говорить об Артуре так, словно он какой-нибудь сводник.
– А я и не говорю о нем так. Он лучший мой друг, и я люблю его.
– Ну, значит, ты говоришь обо мне так, словно я еще и похуже.
– Вот именно так ты себя сейчас и ведешь.
– Очень хорошо! Если тебе нечего больше сказать, лучше уйди.
– Чтобы ты могла без помехи лечь с ним в постель, я так понимаю.
– Ланселот!
– Ах, Дженни! – Он вскочил, легкий, как прежде, и поймал ее, не давая уйти. – Не сердись. Прости, если я обидел тебя.
– Убирайся! Оставь меня в покое!
Но Ланселот держал ее по-прежнему крепко, как человек, не дающий дикой зверушке вырваться и удрать.
– Не сердись. Прости. Ты ведь знаешь, я так не думаю.
– Животное ты все-таки.
– Нет. И я не животное, и ты не животное. Дженни, я буду тебя держать, пока ты не перестанешь злиться. Я сказал это, потому что почувствовал себя несчастным.
Ее голос, глухой и сдавленный, жалобно произнес:
– Только сию минуту ты говорил, что счастлив.
– Ну, говорил. И все равно я несчастен, и весь свет мне не мил.
– Думаешь, только тебе одному?
– Нет, не думаю. Прости мне мои слова. Мне самому они радости не прибавили. Будь умницей, ладно? И не заставляй меня мучиться еще сильнее.
Гвиневера смягчилась. Годы умерили пылкость их прежних ссор.
– Ладно.
Но улыбка ее и податливость лишь заново разбередили его.
– Дженни,
