похоже, пора выпить, девочка моя. Я познакомлю тебя с Кэном. Вот он умеет веселиться!
– Хорошо, покажи мне свой мир.
Она поняла, что унылое мучение детства – слышать мысли других, похоже вновь становится частью её будней. «Но почему такое происходит с ней, не с Ингой, например. Та так довольна жизнью и собой. Почему бы ей не испортить немного праздник. Пусть ходила бы и оглядывалась, как дерганная истеричка. Я не хочу ничего знать о всем этом говне, что бултыхается в людях».
Глава 2
«Ноябрь… Такой холодный и ветренный, впрочем, наверное, как в городе…, как везде. Прежде здесь не бывало осени. По календарю, конечно, случалось… Но листья не опадали… Приходило время – они желтели, краснели и снова зеленели. Смерть никогда до этого не посещала сад, и море не бунтовало. Я увижу, как соленая тяжелая вода превратиться в твердь. И по новой ледяной суше обязательно придет тот, кого я не жду. Тот, кто наскучил мне. Он непременно поселится в моём доме, в моем священном убежище…
…Раньше в небе царствовали легкие и солнечные ласточки. Теперь же грязные голодные голуби над головой ищут себе пристанища и покоя. Но мой остров – мир отвратительных жирных чаек».
Ева ещё не осмеливалась включить телефон. Она вынула его из кармана пальто и с минуту смотрела на черный экран. Не решившись не выбросить его, не активировать, она запрятала эту тоненькую магическую пластину обратно.
Что она обнаружит, открыв себя? Тысячу сообщений от отца? Оскорбления? Угрозы? Мольбы Адама? Или дочери Софья и Таня оставят свои всхлипывания? Все они в прошлом. Она не вернется к ним. Дорога смыта и даже тропинки не осталось. Там, на большой суше лишь унылые тени, предвестники смертельной скуки. Где же жизнь?! Где она, Боже?!
Ева возвратилась в дом. Она замерзла. Взбешенные волны приятны глазу и несут успокоение. Созерцание их неугомонной страсти не утомляет. Единственно, что остается живым в зараженной тлением природе – это безумие водной стихии. Но слишком холодно и шквал язвительно обрушивает студёную влагу на всё до чего только может добраться. Морозные капли, как кислота прожигают озябшую душу.
Ева подбросила пару поленьев в затихающий камин. Огонь вскоре ожил. Она разогрела глинтвейн. И уселась с горячей кружкой напротив западного окна. Кривая ель отважно отбрасывала яростно взбирающихся морских великанов, разбивая их плотные ряды на части…
– …Ты так веселишься, Инга?! Среди такой гопоты и жлобов. Они же недалекие умом, нежно говоря, дураки… Здесь так уныло, подруга!
– Малыш, Евочка, деточка, это просто бар. Тут напиваются, поют караоке, а потом трахаются в туалете или за углом. Не надо умничать… Если ты ищешь нобелевских лауреатов, то поезжай в Швецию, в Стокгольм, девочка!
– Слишком шумно! Это звуковое кривляние, а не музыка!
– Не слышу! Что ты сказала, Ева?
– Что за тупая акустика, это оскорбление понятию – музыка!
– Вау! Какие мы снобы! Вон рыжий мальчуган потными глазками съедает тебя. Отымей его! Насладись жизнью, мадам!
– Я хочу уйти! Это не моё место! Инга! Слышишь! Я ухожу!
– О! Боже!
