сказано, – сердито ответил старичок, – что колхозная.
– А вы колхозник?
– Уже было сказано, – сердито ответил старичок, – что колхозник.
– Так ответьте, – вдруг осмелел я, – почему же вы работаете как единоличник, обособленно?
– Понимаю, – уже весело ответил старичок, очевидно обрадовавшись новому вопросу (ему, как и читателю, надоело переливать из пустого в порожнее), – теперь я вас понимаю, – ответил он, – не впервой приходится отвечать. Потому работаем отдельно, что так привыкли. С детства работаем отдельно.
– Так у вас, – перебил я его, – получается не колхоз, а черт знает что.
– Зачем ругаетесь? – с укоризной сказал старичок. – Теперь не такое время… А колхоз у нас колхоз. Потому что работа идет в общую пользу. Собирать вместе будем, жать, молотить. А пахать отдельно, так сподручнее, потому что привыкли.
– Коли так, – сказал я, – колхоз у вас только на бумаге.
– И на бумаге, – подтвердил старичок, – как можно без бумаги. Ну, добрый путь вам. Надо работать. Мы – не лодыри. Мы – не молодежь. Это молодежь пашет вместе. Баловство, а не работа. Косить, жать – еще туда-сюда. А пахать только одному сподручно или с семьей. Мы – не молодежь.
Я поклонился старичку и пошел домой. Я считал глазами старичков, но глаза мои меня обманывали, старичков было не так много, десять, пятнадцать. Но папиросы! Папиросы! Папирос была целая пачка. Кому же больше верить – глазам или папиросам. Впрочем, папиросы я мог где-нибудь рассыпать. И я верил своим глазам. Старичков было не так много. Теперь я уже смотрел на их поля другими, более наблюдательными глазами. Глазами, замечающими то, чего они раньше не замечали. Я, например, увидел, что поля старичков были огорожены еле заметной изгородью. Это была конспиративная изгородь – постороннему глазу ее трудно заметить: какие-то набросанные жерди, сломанные кусты, веревки, – но все же это была изгородь.
Изгородь и межа – символ всякого единоличника!
Здесь все поля были огорожены невидимыми изгородями. Воображаемая межа отделяла пашню от пашни.
Но изгородь остается изгородью, даже когда ее нет, но когда она существует в чьем-то воображении. И межа остается межой.
Я подошел к одному старичку и спросил его, желая проверить свою догадку.
– Что же вы, – спросил я, – каждый на своем поле работаете, на котором работали до вступления в колхоз?
– На своем, – ответил старичок, – на котором век свой проработал. На своем как-то привычнее, веселее.
«О чем же думает Молодцев, – размышлял я по дороге, – неужели он ничего не замечает?»
Во дворе встретил меня Молодцев.
– Что, видел уже, – спросил он меня, – наших липовых колхозников, наших старичков?
– Видел, – сказал я, – как только вы это допускаете.
– До поры до времени, – ответил Молодцев. – До поры до времени. Их у нас немного. Все старички. В один день не переделаешь. Нужно время.
