Смирнов его не играл, он жил войной в тот момент, ибо вновь переживал боль. По воспоминаниям участников съемок был всего один дубль, так как Алексей Макарович сказал, что повторить просто не сможет.
Почему я пишу о войне?
Мне надоела та ложь, что представляют нам сейчас. Ложь о повальной ненависти к согражданам сотрудников НКВД. Ложь об одной винтовке на двоих. О приказах добыть оружие в бою. Ложь о повальном вооружении немцев автоматами, ошибочно именуемыми «шмайссер», против наших бойцов с винтовкой Мосина. Ложь о «генерале Морозе», о штрафных ротах и батальонах, о том, что СССР завалил немцев телами своих солдат…
Тема войны сейчас популярна, в основном в жанре попаданцев и альтернативной истории. Очень много авторов, пишущих в этом жанре о войне. И подавляющее большинство авторов стремится донести правду о той вой не. Пусть и в фантастическом жанре.
В моей книге тоже есть доля фантастики. Но совсем немного. Чуть-чуть. Ибо главный посыл – сами люди той поры. Их мечты, устремления, их жизнь. И подвиг. Этого не отнять и невозможно не признать. Эта книга о героях и просто людях, которые сражались на фронтах, сражались в тылу. Все для фронта, все для Победы!
И у станков не спали дети,
И бабы в гиблых деревнях
Не задыхались на полях,
Ложась плечом на стылый ветер…[1]
Это все было! Это нельзя забывать.
Свой путь в жизни мы выбираем сами. Какой он будет, нам не известно. Можно идти к мечте, перешагивая через других. Можно идти и помогать. Любить, сочувствовать. И помнить о тех, кто дал нам право жить.
Да, у каждого есть свои мечты. Каждый выбирает свой путь к мечтам. Выбирает свою тропу.
Я хочу пройти тропой мужества. И зову вас за собой.
Я знаю, никакой моей вины В том, что другие не пришли с войны, В том, что они – кто старше, кто моложе — Остались там, и не о том же речь, Что я их мог, но не сумел сберечь. — Речь не о том, но все же, все же, все же…
Пролог
27 июня 1941 года
– Тебе расстаться со мною легко-о-о. Ты будешь завтра уже далеко-о-о. И что осталось от нежных сло-ов? И где же наша-а-а любовь?
– Курт! От твоего пения зубы ломит.
Дильс замолчал, рассматривая русскую винтовку – приклад расщеплен, затвор открыт и забит землей. Впрочем, оценивать повреждения не его дело. Кинув винтовку в общую кучу, он подобрал для осмотра другую, вновь затянув привязавшийся мотив:
– Тебя любил я и тебе доверя-ял. Угодно судьбе, чтоб тебя потеря-ял? Но мой отве-ет – нет, нет и не-е-ет!
– Курт, сукин ты сын! Заткнись, ради всего святого!
– Ладно, Ральф, – отозвался Дильс, – помолчу, раз ты не любишь хорошие песни.
– Я люблю хорошие песни, – возразил Шульц. – Только ты подражаешь Руди Шрике, а выходит скрип старой мельницы.
– Тогда спой что-нибудь сам.
– Аудитория моего пения не оценит, – усмехнулся Ральф, кивнув на мертвые тела. – Так что петь я не буду, и ты лучше помолчи.
Поле было изрыто, испахано, обезображено до неузнаваемости. Еще два дня назад тут простирался ровный луг, а сейчас остались одни воронки. Едко пахло сгоревшей взрывчаткой, порохом и вонью тления. Много истерзанных, разорванных пулями, минами и снарядами тел, а погода стоит жаркая…
Русские держались два дня. Дрались ожесточенно, кидаясь в безнадежные контратаки. Гибли, но не сдавались. Пленных не было. Погибли все. Но и камрады потеряли тут до двух взводов убитыми и ранеными. После боя прошлись по разбитым окопам, добивая еще живых. Затем унесли павших товарищей. А потом наступило время трофейщиков.
Винтовки, пулеметы, боеприпасы…
Все пригодится. Все пойдет в дело, ибо орднунг. Во всем должен быть порядок.
Пока Дильс возился с винтовками, Шульц, складывал в общую кучу солдатские мешки русских. Ральф знал, у русских они вместо ранца и там может быть много чего, что может пойти в дело, а главное пригодится самому. Он остановился около убитого. Русскому снесло полголовы. Лежал он на боку, а за плечами был объемистый мешок. Осторожно избавив тело от мешка, Шульц попытался его развязать, но попытка сразу не удалась – вся горловина вместе с затянутым узлом была пропитана кровью. Тогда он вынул нож и несколько раз полоснул по узлу, после чего вытряхнул содержимое. Удовлетворенно поцокал – кровь до вещей не добралась. Комплект чистого белья, полотенце, пара железных банок, очевидно тушенка, полбуханки черного хлеба, завернутой в газету,
А. Розенбаум.
