который становился абсолютно беспомощным. Поговаривали, что парализаторы поедают добычу мелкими частями, оставляя жертву в сознании. В общем, более ужасное существо было невозможно представить.
Солнечные вспышки… Солнечные вспышки, сводящие с ума… И оглушительный барабанный бой… (БУМ… БУМ… БУМ…)
Когда жало крокодила начало медленно выдвигаться, академик с громким криком проснулся, едва не свалившись с кровати..
Он вспомнил, что Долгополова видела похожие кошмары, и подивился выдержке этой удивительной молодой женщины, преисполнившись к ней еще большим уважением. Его пронзила мысль, как там прекрасная княжна. Еще недавно они с ней сливались в экстазе в единое целое, а теперь она там одна, совсем одна… Прошло ведь уже порядочно времени. Михаил даже в таком состоянии с удивлением почувствовал, как только от одной мысли о Екатерине, ее выдающихся, практически идеальных формах, неуемной страсти и громких стонах у него начал стремительно набухать член.
Со страхом Литвиненко понял, что кошмары теперь станут неотъемлемой частью всех его последующих снов. Откуда пришло это понимание оставалось загадкой. Он осознал, что все испытывают нечто подобное. Поэтому у него не было никакого сочувствия ни к Екатерине, ни к капитану Олафссону, ни к кому-либо еще. Этот факт неприятно удивил Михаила и очень испугал. Только что он думал о княжне с нежностью и тревогой, и вот такой необычный переход.… Но в чем же, черт возьми, причина? И что, галактика вас раздери, вообще происходит??? Почему на этой поганой планете он вдруг начал лишаться обычных, человеческих чувств, таких, например, как сострадание?
Хидетоси Накамура был в гостиной базы. Он спокойно попивал кофе и внимательно рассматривал Михаила.
– Что, академик, вы тоже присоединились к нашей компании, испытали на себе чары миражей лагун? Сильный человек! Долго держались. Советую выпить чего-нибудь крепкого, только не очень много. Как врачу говорить отчасти коллеге мне это не пристало, но мы все через это прошли. Должно помочь, иначе можно сойти с ума.
Дрожащей рукой Литвиненко налил себе стакан местного коньяка и залпом выпил. Вкус оказался не так уж плох, как он ожидал, не являясь любителем этого напитка в принципе. Налил еще и решил, что это последний стакан на сегодня. Еще раз удивился, как он может столько выпивать, при этом не сильно хмелея. Раньше-то коньячок только на дне бокальчика был, когда он изредка хотел его пригубить.… А тут эвано как. Закусив неприятным на вид зеленоватым сыром, Литвиненко спросил:
– У вас есть этому объяснение, доктор?
– Только предположение, и вы, наверняка, догадываетесь какое… Солнце, это странное, загадочное солнце и его вспышки. – Накамура в задумчивости почесал свой морщинистый курносый нос и тоже пригубил немного коньяка, закусив сыром, который на некоторых планетах сошел бы за деликатес за свой странный, острый вкус и невообразимые цветовые вкрапления.
Академик неожиданно подумал, что стирается разница
