посягают «бэшники». Дэм учился в «Б». И потом рассказывал, что обратил на меня внимание на каких-то школьных соревнованиях, когда я отжалась от пола больше всех, обойдя даже гребчиху Люду Швецову, с мозолистыми шишками-наростами у большого пальца – от весел.
А может, дело было в Сереже Чудном? Высокого худого Серегу – при такой-то расчудесной фамилии – ребята из музансамбля, игравшего на городской танцплощадке, прозвали «Гвоздем». А стоявшего рядом, с гитарой наперевес, крепыша Олега Ярошевского и вовсе «Кирпичом». Своими длинными руками Серега, играючи, вколачивал в вечер ритмы – по самую шляпку. Он гордился тем, что мог с одного замаха произвести восемь ударов. И когда после праздничной барабанной дроби на гулкое эхо большого барабана-«бочки» цикадами откликались тарелки, у меня внутри тоже начинало что-то радостно дребезжать.
Барабанщик Гвоздь не очень подходил на роль кавалера для девочки из хорошей семьи, вероятно, поэтому мы не афишировали своих встреч перед общественностью. В основном, они проходили в экстремальном режиме. Например, поздним вечером в лифте, где все время надо было нажимать кнопки-клапаны, напрочь спятившей, «гармошки», чтобы не вывалиться в открывшиеся дверцы – на площадку этажа. Или в лесу. Леса, помню, было много: когда нагнувшись, ты вдруг поражалась бодрой зелени молодой травки или лоскутам снежной тафты на черных прогалинах. И еще помню пол в квартире его бабушки – выше мы там не поднялись.
А однажды, когда родители уехали, он пришел ко мне домой. С выпивкой и консервами закуси – как большой. Утром, проснувшись, я задергалась в постели – что дальше делать-то? И не придумала ничего лучше, как начать подметать. Он лежал и таращился из-под одеяла, а я мела по комнате веником – взрослой и самостоятельной женщиной.
Чудный играл джаз-рок и я звала его Суржиком. Или Сережечкой. Потом он так и подписывал свои письма из Нарвы, куда его мать решила вернуться к родителям после развода: «Твой, лишившийся пары, одинокий Серьга!». И однажды, получив очередное горячечное послание, я отчаянно напилась с Василием в привокзальной кафешке. Васька знал о нашей истории. И не то, чтобы одобрял, полагая нас разнопланетными людьми, но все же покрывал.
– Вася, ты меня понимаешь?! Ты ведь знаешь, что такое настоящая любовь? – гундосила я, в соответствии с классикой жанра.
И потрясая сердечным приветом с Балтики, смахнула со столика Васькин стакан. При этом я еще норовила закинуть ноги на дерматиновое сиденье и порывалась сплясать под концерт симфонического оркестра, гремевший по радио. А под занавес намертво застряла в туалете, пока, наконец, Василий, презрев приличия, не вытащил меня из кабинки к раковине. Вытер мое опрокинутое лицо клетчатым платком и рассмеялся: «Тоже мне, падающая звезда!»
А потом выгуливал по улицам, чтобы я могла вернуться домой в кондиционном состоянии. На следующий день моя голова раскалывалась от всякого движения, и я носила ее на плечах осторожненько, как аквариум, чтобы не выплеснуть воду с рыбками.
