ждать, не нюхая и не ощущая всем телом других людей. По мере движения очереди люди бы переходили из кабинки в кабинку, пока не доходили бы до продавщицы, думала я. Но даже представить не могла, что в будущем очередей за хлебом и молоком может просто не быть.
***
Байкал. Ангасолка. Мы с доченькой и местным псом Баксом сидим на краешке причала, болтаем ногами (кроме пса), слушаем крик чаек. Мимо на лодке плывет мужик. Увидев пса, начинает манить его: «Доллар, Доллар!» «Какой же он Доллар? Он по нынешнему курсу Шестьдесят Пять Рублей», – говорю я. Пес принимает горделивый вид. Мужик молча уплывает. Мы с Галей смотрим на море. Все тлен. Байкал вечен.
***
Который день думаю о строчке Мандельштама «Ну а в комнате белой, как прялка, стоит тишина». Что имел в виду Осип Эмильевич: комната белая – как прялка или тишина стоит – как прялка? Это же бездна смыслов. Просто бездна.
***
В редакции в соседней комнате выяснение отношений:
– Ты почему такой мелкотравчатый?!
– Попрошу без амикошонства!
Люблю людей с богатым словарным запасом. Даже если они сейчас друг другу морду набьют, все равно в моих глазах останутся культурными людьми.
***
Малая операционная выходит в коридор приемного отделения внеплановой госпитализации, и это место – чистилище, в котором обитают больные и усталые люди.
Грузный мужчина хорошо за 50 привел маму, совсем старенькую. Розовый махровый халат. Ноги опухшие, в теплых носках. Череп виден сквозь совсем редкие седые и встрепанные волосы. Взгляд растерянный. Сын сажает мать в кресло-каталку, снимая с нее куртку, раздраженно дергает рукав, стараясь не прикасаться к телу. На это невыносимо смотреть.
Напротив закрытого кабинета экстренной гастроэнтерологии садится пожилая женщина и ждет, когда придут специалисты. К кабинету третий раз подходит врач приемного отделения, дергает ручку, виновато говорит, что звонил уже несколько раз.
– Вы не волнуйтесь, – шелестит женщина.
Санитар деловито проносит две небольшие искусственные елочки. Они тоже старые и больные. У них ампутирована новогодняя атмосфера.
Женщина средних лет проходит в сопровождении врача, несет в руках трость, мужские ботинки в бахилах, две куртки, сумку. У нее мешки под глазами, рот полуоткрыт. «Сейчас его переведут в реанимацию. Подождите, оставшиеся вещи вынесут. Там будет голенький лежать, – говорит ей врач. – Придете завтра после 16 часов, несите влажные салфетки. Можно еще подгузники взрослые». Женщина остается сидеть одна. Она сжимает трость так, будто изо всех сил держит за руку родного человека. И плачет в себя. Я отворачиваюсь – зрители не нужны.
Внук медленно ведет бабушку под руку. Приходит гастроэнеролог. Из женской палаты вывозят на каталке худую женщину с накрашенными губами, завернутую в одеяло. К ноге подключена система; пятка желтая, сморщенная. Каталку устанавливают
