они обессилены ночными излишествами и вовсе не настаивают, чтобы им дали возможность попрощаться с хозяевами.
Я разрыдался. Все, на что я был способен, – раз за разом повторять один и тот же вопрос: «Что произошло?» Голос мой звучал, как писк новорожденного.
– Я порасспрашивал… осторожно, разумеется, как мог. Кто-то видел начало ссоры. Линнея Шарлотта попробовала поведать тебе о некоем молодом человеке, к которому она испытывала нежные чувства в твое отсутствие. И ты пришел в ярость. Такое ведь было и раньше, да? Я знал, конечно, про твои вспышки ярости, но даже предполагать не мог, что… – Он в недоумении повел плечами и сделал паузу. – Эрик… ты не совсем здоров. Не стоит возлагать на себя вину за то, что случилось. Виновен не ты, виновна твоя болезнь. Умопомешательство необычного свойства, над которым ты не властен. Но не волнуйся, я знаю людей, которые могут помочь. Я уже послал письмо. Завтра мы уезжаем.
– Куда?
– В Стокгольм. Данвикен. Если где-то тебе и могут помочь, только там.
– Дом умалишенных?
– Нет-нет, не пугайся. Не дом умалишенных, а госпиталь. Своего рода дом призрения с лечением. В дом умалишенных направляют, только когда нет никакой надежды.
Записи мои подходят к концу. Больше мне нечего сказать. Ни один курс лечения не помог. Временное облегчение – самое большее, чего удается достигнуть. Если, конечно, называть тебаику облегчением. Я все время думаю о словах Сетона перед отъездом из Тре Русур. Что это было? Тебе могут помочь… Наивная надежда… нет, помочь мне не может никто. Это выше человеческих сил. Кошмары все чаще и страшнее. Я стал мочиться по ночам. Белье, конечно, меняют, но запасных матрасов в госпитале не предусмотрено, и влажная солома гниет, отравляя и без того спертый воздух.
Сегодня приходил Сетон. Подмышкой у него был деревянный ларец. Он устроил его у своих ног и сел.
– Я знаю, что у тебя были гости, Эрик. Всего несколько дней назад. И знаю, что эти гости задавали тебе вопросы. Много вопросов.
Я кивнул. Голова была ясная – тебаику мне не давали с начала недели.
– Время нас поторапливает, – озабоченно произнес Тихо Сетон. – Похоже, эти господа вознамерились вытащить тебя отсюда и лишить меня всякой возможности о тебе позаботиться.
– Если они служители Фемиды… что ж, разве я не заслужил любого, самого строгого наказания?
Сетон тряхнул головой. Во взгляде мелькнуло совершенно нехарактерное для него выражение, которого я никогда ранее не видел.
– Не говори так. Никогда так не говори. Ты не заслужил никакого наказания, потому что вины твоей в произошедшем нет. Не ты, а твоя болезнь убила Линнею. А если ты попадешь в лапы полиции, они не станут принимать во внимание это немаловажное обстоятельство. Не ты, а твоя болезнь. Им важно выполнить свои квоты. А болезнь… запомни, Эрик, во всем виновна твоя болезнь, и не ты, а она понесет заслуженное наказание, когда мы тебя вылечим.
Он прокашлялся, поднял ларец и
