style="font-size:15px;"> «Космонавт» даниловскими показаниями бывал весьма доволен, радостно вскакивал, массируя кисти, распевал свои мычащие песенки.
– Сейчас, в начале пятьдесят девятого, – рассказывал Алексей, – как раз начинается набор в самый первый отряд тех, кого позже назовут космонавтами. Гагарин, Титов, Николаев и прочие. Их среди военных летчиков-истребителей выбирают. Но имейте в виду, что впоследствии Сергей Павлович не очень этим будет доволен: ребята без высшего образования, со знанием дела доложить о работе оборудования в полете не могут, а потом всемирная слава многих испортит – пьянка, женщины и подобное. Впоследствии сам Королев решит, что требования к космонавтам по здоровью следует снизить, а по части образования – повысить.
Раз в день Данилова выводили на прогулку – всегда одного, в мрачный тюремный дворик с крышей в виде решетки. Он присматривался, принюхивался к воздуху: какая температура, влажность? Как понять, где он находится? В Москве или его вывезли куда-то? Сначала было так тепло, что он уверился: точно, завезли в южные края. Но потом вдруг снова пришли морозы, даже снег посыпал, к нему сквозь решетку снежинки залетали, и появилась уверенность: он недалеко от Москвы, если не в самой столице. Прогулка – одна в день, не дольше получаса, он считал шаги – десяти тысяч, по ЗОЖу положенных, не набиралось. Но лязгали двери: «Прогулка окончена, лицом к стене!» И ни малейшего отклика у конвоя ни на какой человеческий разговор.
Впрочем, одиночество не угнетало Данилова. Казалось, сама судьба велела ему быть одиноким, потому что уродился он не таким, как все. Но жизнь распорядилась, что ему всегда приходилось быть на людях: выслушивать, лечить, выступать. И вот теперь наконец он может насладиться жизнью интроверта, спрятаться, как улитка в раковину.
Но мучила мысль: а что потом? Его знания о будущем конечны. А что произойдет, когда он выдаст все, что помнил, и неминуемо начнет повторяться? Его выведут на суд и приговорят? Или (как говаривал Королёв Сергей Павлович) «шлепнут без приговора»?
И по Варе он, конечно, скучал. По любой – и в ее привычном теле роскошной, зрелой, самоуверенной тридцати-с-чем-то-летней женщины, и в роли девятнадцатилетней, слегка угловатой советской девчонки. Главное – душу он ее любил и по ней более всего тосковал. Совсем без нее было грустно.
Поэтому он надеялся – довольно слабо, но все равно, без надежды жизнь совсем безотрадна и неприглядна стала бы: может, когда он все-все расскажет и больше никакого интереса представлять не будет, его и отпустят? На свободу, к Варе?
И Варя в Москве тоже по Данилову тосковала. Думала: как нескладно получилось. Она устремилась к нему, в опасное, тяжелое путешествие, не то что за тысячу миль, а куда дальше, за целых шесть десятилетий. Наконец они обрели друг друга – и что же? Так быстро потеряют? Его поглотила серая советская машина, и даже непонятно: где он, что с ним, жив ли, а может, умер?
Он, пока был здесь, в СССР конца
