напоминание о тщетной попытке отменить все, что было «до». Почти век существует праздник, не значащийся ни в каких списках и календарях. Жившие «по старому стилю» давно умерли, а нам-то какая радость в этом «старом Новом»? Стало быть, есть какая-то?
Возможно, это далекое отступление от темы мастерской «Лики старости: там, где нас еще нет»; но тема столь обширна и столь прочно «непроговариваема», что без хотя бы пунктирных набросков культурного контекста не обойтись. Молчание, как водится, иногда нарушается: есть чудесная русскоязычная проза, но она – о другом поколении, о голодавших и отоваривавших карточки, о чудом доживших до 80-х. Так что – тайна.
Старых клиентов у нас пока почти нет, но будут, будут: поколение «распробовавших» психотерапию пройдет всем нам сужденным путем. Вот и задумала я в нашем разновозрастном сообществе воспользоваться случаем и затеять маленькое психодраматическое исследование этой terra incognita. Никто из присутствующих, строго говоря, «там» еще не бывал, – но многие из нас полны самых разнообразных воспоминаний о важных для нас людях, родных по крови или нет. Они живут в нас бесчисленными образами – от все более дряхлеющих ветеранов в канун Дня Победы – до преклонных лет Карла Юнга, постукивающего молоточком каменотеса-любителя; от пожизненно знакомой, еще теплой руки умирающей бабушки, держась за которую, ты когда-то училась ходить – до проказ старухи Шапокляк, непристойностей деда Щукаря, «Трех вальсов» Клавдии Шульженко. Не зная, мы знаем. Но что?
В ходе мастерской для меня представлялось крайне важным не смешивать банальность, загадку и тайну «ликов старости». Первое навязчиво стучится в память поговорками, бородатыми сюжетами, анекдотами, но может быть раскрыто иначе, будучи исполнено, то есть в действии. (Эти своего рода «культурные консервы» – как бедная полочка с обмазанными технической смазкой банками тушенки на случай военной угрозы. Страхолюдные эти банки чудо как хороши были в походе, в лесу – в действии.) Всякого рода «старость не радость» и «кабы молодость да знала…», сто раз слышанные от живых людей, не отвечают на вопрос о внутреннем содержании того, что традиционно именуется таким образом. Здесь начинается область загадки, о которой не принято говорить: мудрость и безумие, сексуальность и отсутствие страстей, свобода и ограниченность, покой и суетность старости – все, о чем можно только догадываться, угадывать – и никогда не знать наверняка. Но есть и та область, где вопросам и ответам должно умолкнуть, здесь глубокая старость все равно хранит свою тайну, близкую к пределу земного бытия.
И было важно сохранить некое почтительное молчание незнания, не лезть со своим «психодраматическим исследованием» в тот опыт, который не признает «as if»: молодая и прелестная Зерка Морено могла быть потрясающим «вспомогательным Я» в роли чьей-то бабушки, – но не она сокрушалась на рижской больничной койке о том, что из-за перелома не долетела до Москвы: «Как неудобно! Люди собрались, ждут мастерской… Который час? Вот сейчас я должна
