style="font-size:15px;"> Джимми пожимает плечами.
– Тогда вываливай всё про Банкрофта. Или ты до сих пор чувствуешь себя связанным словом?
– Мне кажется, я уже и так всё вывалил. Только они не купились на признания. Они хотят услышать не это. Дружище, это любители, мать их. Мясники.
– А ты продолжай вопить. Рано или поздно тебе поверят.
– Джимми, да дело не в этом, мать твою. Когда все закончится, никого не будет волновать, кто я такой, – мне просто пустят луч бластера в память полушарий, а затем распродадут тело в виде отдельных органов.
– Кажется, ты прав. – Джимми засовывает палец в пустую глазницу и рассеянно чешет спёкшуюся кровь. – Понимаю, что хочешь сказать. Что ж, в данной ситуации тебе необходимо каким-нибудь образом перейти к следующему кадру. Я правильно говорю?
Во время периода в истории Харлана, известного, как у нас мрачно шутят, под названием «Период обратного заселения», повстанцам из куэллистских «Чёрных бригад» хирургическим путем имплантировалось полкилограмма взрывчатки, приводимой в действие ферментами человеческого организма. По желанию человек превращал всё в радиусе пятидесяти метров в пепел. Подобная тактика имела весьма сомнительный успех. Фермент вырабатывался в минуты гнева, и условия, в которых сработает взрывное устройство, получались довольно неопределенными. Среди повстанцев довольно часто случались самопроизвольные взрывы.
И тем не менее, никто больше не желал допрашивать бойца «Чёрных бригад». По крайней мере, после первой пленной. Её звали…
Ты думаешь, хуже уже некуда, но вот в тебя вставляют железо и нагревают его медленно, предоставляя возможность осмыслить происходящее. Твой крик переходит в булькающий плач…
Её звали Ифигенией Деми. Иффи – для тех из друзей, с кем ещё не успели расправиться войска Протектората. Последние слова, которые она произнесла, распятая на столе в комнате допросов в доме номер восемнадцать по бульвару Шимацу, говорят, были: «Хватит, мать вашу!»
Взрыв сровнял с землей всё здание.
Хватит, мать вашу!
Я стремительно пришёл в себя. В голове ещё звучит мой последний пронзительный вопль, руки судорожно ощупывают тело, пытаясь прикрыть свежие раны. Вместо этого я нашёл под хрустящей простыней свежую, не испорченную пытками плоть, ощутил плавное покачивание и услышал убаюкивающий плеск волн. Над головой наклонный потолок, обшитый деревом, и иллюминатор, в который пробиваются косые лучи солнца. Я уселся на узкой койке, простыня свалилась с груди. Медно-красная кожа гладкая, без шрамов. Соски нетронуты.
Всё сначала.
Рядом с кроватью, на простой деревянной табуретке, лежали аккуратно сложенные белая футболка и парусиновые брюки. На полу стояли плетёные сандалии. В крошечной каюте не было ничего интересного, кроме второй койки с небрежно откинутым одеялом – близняшки той, на которой лежал я. И двери. Немного грубовато, но общий смысл понятен. Быстро одевшись, я вышел на залитую солнцем палубу небольшой рыбачьей шхуны.
– Ага,
