Хартман сформулировал идею о некоем бессознательном начале, лежащем в основе всего сущего. В поэзии Горма явно просматриваются эти глубокие философские идеи. У него тоже так: каждый наш настоящий момент вписан в вечное движение жизни, и «небо, огромное и прозрачное […] наблюдает […] за всеми обитателями Земли», а внизу деловито снуют муравьи («Муравейник»). Поэтический текст Горма вопрошает о тайне, и в центре вселенной – человек и его предназначение «в просвете земной судьбины»:
Человек —
это тайна, рассказанная так быстро,
что мы не успеваем ухватить её суть.
Чтобы «ухватить суть» нашей собственной тайны, у нас есть целые эпохи человечества, тома энциклопедий и достижения тех, кто исследует Землю и космос, раскрывая секреты близлежащих планет. Но есть у нас и поэзия как особый и необходимый вид знания о человеке и о мире, который его окружает. Знания, связанного со словом, составляющим фразу, и с тем, что прячется в её пробелах. Что там, на следующей странице?
Елена Труутс,
поэт, специалист по творчеству Натали Саррот
и современной франкоязычной поэзии
peau-pierre
Henry Fagne, 1974
Sous ses paupières brûlantes
la page ouvre ses yeux frais.
Cette pierre sur laquelle j’aiguise mon crayon
et dont le bruit rééveille et attire
à l’angle aigu du hasard un lézard fasciné;
cette pierre hurlante et muette
garde trace de l’invisible faux.
La terre glisse sous nos paupières
entre l’éboulis des nuages et celui des pierres.
À l’heure où flanchent les genoux du jour
et s’épanche la longue chaîne rêveuse de l’amour;
À l’heure où les lourdes tresses de la nuit
se dénouent sur ton cœur et baignent ta nuque dans l’oubli;
À la naissance des reins d’une vigne
où glisse de sa hanche la longue traîne silencieuse des collines.
ве-ка-мень
Издательство «Анри Фань», 1974
Пусть веки обжигают,
страница освежает взглядом.
Камень… я точу о него карандаш,
его звук пробуждает, манит,
на краю его – ящерица горит.
Камень, воющий и молчащий,
след хранит неувиденной лжи.
Прикроешь веки, заскользит земля,
то облаком, то камнем нас слепя.
В тот час, когда у дня подкашиваются ноги
и зачинаются любовные дороги,
В тот час, когда ночь расплетает косы,
бросая на́ сердце забвенья россыпь,
Когда родится виноградная лоза,
сбегая по пригорку, как слеза.
Cette vague qui enfle et déferle ses hanches de perles,
cet arbre qui monte et gonfle la gorge des merles,
deviennent, au rivage où s’enlise l’image,
aux sables des paupières qu’amenuisent les âges,
ce chuintement des feuilles qui se frôlent, filles de l’eau,
ce chuchotement du silence derrière toute parole.
Le soleil se délivre de sa stupeur de cuivre,
la pierre se libère de sa torpeur de pierre,
l’arbre sort de son sommeil de feuilles,
quand l’oiseau tire à longs traits son chant du silence
et la substance du jour de son linceul.
Волна раздулась, бьётся жемчугами,
ствол дерева растёт и полнится дроздами, —
увязнув в образе на берегах ресниц, —
где годы вспять идут. И локоны девиц
переплетаются, шепча, с листвой.
И
