насилия». Вот как искренно и поэтично он описал момент собственного обращения в анархизм (напоминающую знаменитую сцену в саду из «Исповеди» Августина с описанием его обращения в христианство):
«В одно из октябрьских воскресений (1904 г.), день свободный, по крайней мере от библиотек, я сидел в полном уединении в Люксембургском саду.
Был дивный золотой осенний день, был тихий час. Глухо доносился шум экипажей, автобусов. Крики смолкли, парижане отхлынули обедать. Лишь кое-где мелькали серсо и обручи детей.
Деревья шелестели, мягко журчали фонтаны труб, поливавшие газоны. Усталый, разнеженный солнцем, тишиной, я впал в полудремотное состояние. Я не думал, не глядел, не слушал. Не знаю, сколько времени продолжалось такое „сомнамбулическое“ состояние.
И вдруг… неожиданно, из каких-то неведомых глубин во мне родилась разом огромная, оформленная, просветляющая единая мысль. С необыкновенной отчетливостью, побеждающей убедительностью – во мне проснулось чувство нового для меня мироощущения.
Я дрожал, как струна. У меня не было с собой – ни карандаша, ни записной книжки. Не помню – как дошел я или добежал до своего отеля и буквально в лихорадке записал отдельными словами ход пришедших мыслей.
Со скамьи Люксембургского сада я встал просветленным, страстным, непримиримым анархистом, каким остаюсь и по сию пору».
Анархизм стал для Борового не просто социальным учением или «идеологией партии», но осознанным исповеданием личного мировоззрения. Анархизм разом открылся ему, как осознание глубины своего собственного «Я». Придя к нему совершенно самостоятельно и в зрелом возрасте, без влияния внешних факторов и посторонних лиц, Алексей Боровой долгое время был идейно-психологически дистанцирован от массового анархического движения (на преодоление этой дистанции ушло целое десятилетие) и оказался в состоянии действовать в одиночку, как теоретик и пропагандист анархизма, самостоятельно генерируя идеи и смыслы, сохраняя самобытность и верность себе даже в безнадежных ситуациях. И позднее, когда многие признанные и испытанные вожди анархизма в ситуации безнадежного разгрома движения и торжества большевистского тоталитаризма покинули ряды анархистов, с прагматичным малодушием перейдя на сторону победителей (а таких было, увы, слишком много: Новомирский, Сандомирский, Аршинов, Федоров-Забрежнев, Гроссман-Рощин), Боровой до конца сохранял свои анархические убеждения и отстаивал их перед лицом торжествующего врага. По словам его товарища и ученика, Н.Г. Булычева: «Принявший анархизм как мировоззрение, как веру, слишком личную и интимную, Боровой был, естественно, обречен идти по творческому пути без соратников и адептов», причем «вопросы анархической тактики и (…) самая „политика“ анархизма меньше интересуют Борового, чем самая философская сущность этого мировоззрения».
Вернувшись в Россию в 1905 году, в разгар
