поле, на котором ничего не взрастет…
Я ничего не поняла.
– Представляешь? Какое счастье! Теперь он никому не достанется, а я его еще больше буду любить!
Лариска закусила губу. Ее брови задрожали, и из глаз в три ручья хлынули несоленые, легкие, счастливые слезы.
К нам пробрался киноартист.
– Танго… – интимно сказал он Лариске, и в его исполнении это слово звучало особенно томно и иностранно.
– Да отвяжись ты, чеснок! – выговорила Лариска и помчалась куда-то к выходу, победно полыхая красным и белым, будто факел, зажженный от костра любви.
Киноартист профессионально скрыл свои истинные чувства, спокойно посмотрел на меня и спросил:
– Хочешь, спляшем?
Я положила руку с куцыми ногтями пианистки на его плечо и двинулась с места.
Было тесно и душно. Меня толкали в бока и в спину. Я была неповоротлива, как баржа, – а танго тягостное и бесконечное, как ночь перед операцией.
Игнатий сидел выше всех, среди своих барабанов, и над его стройной макушкой мерцал нимб его непостижимости.
Прошло тринадцать лет.
Я стала тем, кем хотела: окончила Московскую консерваторию, стала лауреатом всех международных конкурсов и объездила весь мир. Не была только в Австралии.
Лариска тоже стала тем, кем хотела: вышла замуж за военного инженера, москвича, родила троих детей. Инженер демобилизовался, и теперь они живут в Москве.
Я с ней не вижусь, как-то не выходит. Знаю только, что ее новая фамилия Демиденко и живет она на проспекте Вернадского.
Однажды я получила из нашего училища письмо с приглашением на юбилей. Оно начиналось так: «Уважаемая Тамара Григорьевна!»
Видимо, в конверт с моим адресом вложили письмо Тамаре, той, что на первом месте по красоте. Значит, мое письмо попало к ней.
Я долго смотрела на конверт, на письмо, потом ни с того ни с сего оделась, вышла на улицу, взяла в Горсправке Ларискин адрес и поехала к ней домой.
Ларискин дом был девятиэтажный, стоял возле искусственных прудов.
Дверь отворила Лариска.
Она была красива, но иначе, чем прежде. Время подействовало на нас по-разному: Лариска раздалась в плечах и в бедрах, а я, наоборот, съежилась, как говорят мои родители, удачно мумифицировалась.
Мы узнали друг друга в ту же секунду и не могли двинуться с места. Я стояла по одну сторону порога, Лариска – по другую, обе парализованные, с вытаращенными глазами, как будто нас опустили в ледяную воду.
Потом Лариска перевела дух и сказала:
– Ну, ты даешь!
Я тоже очнулась, вошла в прихожую, сняла шубу. И все вдруг стало легко и обыденно, как будто мы расстались только вчера или даже сегодня утром.
В прихожую вышла девочка лет восьми, беленькая, очаровательная.
– Это моя дочь. А это тетя Кира, – представила нас Лариска.
– Тетя
