почти родным. И Прохоров хорошо понимал, даже, скорее, не понимал, а ощущал кожей, что здесь (не только в Германии, но и раньше в Штатах) не Россия и не Москва, что здесь домашние правила не действуют, что здесь есть полиция, которая действительно ловит преступников, а не действует заодно с ними или конкурирует в деятельности и получении прибылей.
Ещё в том же метафизическом ряду была Славина усталость. Не отвратительное настроение сегодняшнего утра, а давняя, поселившаяся ещё со времен жизни с Варварой общая усталость.
Оттого что, несмотря на все знакомства и связи, ты всё равно – маргинал (это бы Бог с ним), живёшь на краю обрыва, и столкнуть тебя туда по большому счёту не представляет труда. Как это происходит, Прохоров видел не раз, и вероятность разделить судьбу покалеченных, посаженных, просто разорённых знакомых и товарищей всегда давила на плечи…
Оттого что никогда нет денег, оттого что глупая курица, их нещадно мотающая, тобой бесконечно помыкает, а уйти ты не можешь, потому что сам себе слово дал, оттого что, наконец, ушёл и остался совсем один.
Оттого что впервые, кажется, в жизни появившийся друг в лице зятя далеко, и навсегда далеко, и увидеться с ним ты никогда не сможешь…
Оттого что и женщина, которую полюбил на старости лет («О, как на склоне наших дней нежней мы любим…» и так далее), тоже ушла навсегда, и ты в самом лучшем случае можешь только что-то узнать о её жизни.
Оттого что бостонские ребята оказались такими отличными и далёкими, и ты опять остался один…
Оттого, что и сейчас ты неизвестно, куда прёшься, и никто не знает, куда попадёшь…
Оттого, что в шестьдесят лет уже пора знать, какие пряники ты любишь и именно их покупать, а у тебя впереди только неясность и непредсказуемость… И если в двадцать в этой непредсказуемости самый кайф и драйв, если в сорок она – всё ещё символ мужества и силы, то в его годы это просто усталость от неустроенности и как-то косо прожитой жизни…
В общем, страшная смесь первых пяти пунктов со вторыми плюс реплика Гороха, обвиняющая в воровстве, сыграли свою роль, и наш герой взорвался.
Что Прохоров в тот раз сначала говорил, а потом почти кричал, он сам никогда вспомнить не мог. Автор при этом тоже не присутствовал, но по показаниям некоторых свидетелей смог примерно восстановить тронную речь нашего героя.
Вот она:
– Я украл твою книгу? – взвился Слава, – Давай я сейчас за неё заплачу сто долларов этому немцу, а потом отдам тебе, но только с условием, что ты её тут же при всех засунешь себе в жопу… – Прохоров кивнул ободряюще оторопевшему хозяину «Альманаха» и даже попытался улыбнуться ему, потом продолжил. – Будет трудно, понимаю, пять сантиметров толщины, как здесь на настоящем экземпляре, а не три с половиной, как на твоем репринте, это нелегко, но если потренируешься – получится… Зато, может быть, раз и навсегда усвоишь, что на белом свете есть люди, которые за твои поганые бабки не собираются вылизыванием готовить твой задний проход к принятию
