воображением, довольно много читал и мог дать своим созданиям приличную форму, свойственную этого рода литературе. Уже в 1822 году он издал под разными псевдонимами пять таких романов, а в 1823–1825 годах их вышло еще больше. При всем своем самолюбии он не превозносился ими, а смотрел на них чисто с финансовой точки зрения. В 1822 году он писал сестре: «Не посылаю тебе романа „Birague“ потому, что это – просто литературное cochoimerie… В „Jean Louis“ найдешь ты несколько забавных шуток и некоторые характеры, но план целого неудачен.
Единственная заслуга этих произведений, милая моя, заключается в том, что они принесли мне тысячу франков. Впрочем эта сумма дана мне долгосрочными векселями. Заплатят ли ее?» – Кто прочел хоть два из первых произведений Бальзака, тот не признает этого приговора слишком строгим.
В них есть некоторая verve – вот все, что можно сказать о них хорошего.
Но весьма сомнительно, чтобы когда-нибудь та единственная заслуга, которую Бальзак признает за ними, была значительна и существенна. И мы думаем так не потому только, что Бальзак в своих романах изображает в невыгодном свете издателей, награждающих его векселями[1], – нет, мы знаем, что он в 1825 г., доведенный до отчаяния своим стесненным положением, вдруг решился на время оставить литературу и зарабатывать хлеб книжною торговлей и типографским делом.
И вот он, мозг которого неутомимо создавал всякого рода планы, напал на мысль – приняться за издание классиков, каждого в одном томе. Он был убежден, что подобными изданиями, тогда еще неизвестными, можно сделать выгодный оборот. Это предприятие, верное по основной мысли, имело ту же судьбу, как и все позднейшие коммерческие спекуляции Бальзака: оно обогатило других, а виновнику принесло лишь убыток. То же самое случилось, когда он в 1837 г. в Генуе, обрмененный массою долгов, случайно вспомнил, что римляне далеко не разработали тех серебряных рудников, которые они открыли на острове Сардинии. он сообщил свою мысль одному генуэзцу и решился продолжать это дело. В 1838 г. он предпринял трудную поездку на остров, потребовавшую много времени, с целью исследовать шлаки в рудниках, нашел все так, как предполагал, и стал хлопотать в Турине о дозволении на разработку копей. Но оказалось, что генуэзец уже раньше успел выхлопотать дозволение и теперь шел верным путем в обогащению. Конечно, многие из спекуляций, постоянно возникавших в деятельном уме Бальзака, были несбыточны, но и тут все-таки обнаруживался его гений. Гёте был как бы особою природой в природе, так что, случайно бросив взор на пальму, он открыл тайну метаморфозы растений, а увидавши полураспавшийся череп овцы, он положил основание философической анатомии. Так и Бальзак и в малом, и в великом был изобретателем и всюду открывал неведомое другим. Подобно вдохновенным людям средних веков, он наперед знал, где спрятаны сокровища. У него был и волшебный жезл в руке, который сам собою опускался над золотом, безымянным, бесстрастным
См. Un grand homme de province à Paris
