бы Игнат прочитал только что вышедшие тогда якобы исторические романы булатного барда, он бы уже нарисовал на нем червоточину и не удивлялся бы тому, что в 1993-м тот не просил милости к обманутым бунтовщикам, а наслаждался их расстрелом. Жил бы этот романтик во времена Христа, непременно кричал бы: «Распни!»
Вообще с недавних пор Прянишникова бесили талантливые шуты, остановившиеся в уровне развития на самолюбовании своими непогрешимыми мыслями. Никакой культуры они не поднимали, а только сетовали на ее упадок, благодаря которому и плавали на поверхности, зарабатывая деньги. Да еще надувались от собственного величия, готовые лопнуть, не разобравшись в извечном противостоянии цивилизаций и принимая западные ласки за искреннее признание их талантов.
Раздражение приносило пользу. Пытаясь его объяснить и зная, что все идеи давно уже сформулированы, он любил искать точные формулировки тому, что раздражало, и часто их находил.
«Не всякий Пушкин», например, в него попало точно. Без этого он бы не почитал стихи Ю. Мориц, хотя ему несколько раз это советовали. Один из товарищей, например, рассказывал, как его мама и ее седые подруги мучились над виршами для мемориальной доски хорошему человеку, пока не догадались обратиться за мыслями к Мориц.
Но слова другого, даже товарища, – это только слова, надо было попасться самому. «Бард со смаком» попал Прянишникову прямо в яблочко. Пришлось читать. Почитав, он не разочаровался. Бабушка Юнна была умнее него:
«И одного усилья над собою
Достаточно бывает иногда,
Чтоб чудно просветлеть и над собою
Увидеть, как прекрасна та звезда,
Как все-таки прекрасна та звезда,
Которая сгорит с моей судьбою.»
«На грани выдоха и вдоха есть волна,
где жизнь от видимости освобождена,
упразднены тела и внешние черты,
и наши сути там свободно разлиты.»
«Любови к нам – такое множество,
И времени – такая бездна,
Что только полное ничтожество
Проглотит это безвозмездно.»
Русской он признал Мориц сразу, хотя слово «безвозмездно» укололо еврейским мотивом. Заменить бы на «бесполезно». Но это была чепуха, на которую не стоило обращать внимания. Главное было в другом. Он нашел еще одного человека, который высоко держал планку…
От стихов Мориц Пряничников вернулся в класс, где ничто не прерывало завораживающий сознание тихий монотонный лад модного барда. Глаза притихших учеников отзывались на торжествующие взгляды учительницы, и это сильно воодушевляло Галину Васильевну на дальнейшую работу по посвящению провинциалов в тонкие материи интеллигентской борьбы за личную свободу и правду в грубом тоталитарном обществе.
С некоторыми продвинутыми классными активистами она разговаривала полушепотом о двух борцах с говорящими фамилиями Солженицын и Сахаров, – замолкая и покашливая,
