деле, большинство посещавших графиню и сами бывали в Париже и вполне могли себе позволить повторный визит. Однако московские сплетни, досужие разговоры плести следовало умело, можно сказать, филигранно. Одно дело, сказать: «Я видел, в Парижах едывают лягушек». Совсем другое, сослаться на графиню Зябликову, которая лично видала, как сам русский царь их ел на приеме, а уж затем велел и собственному повару приготовить точно также – по изысканному французскому рецепту.
– Нешто сам российский царь ест, прости Господи, этих тварей, что квакают без удержу, как кума Авдотья. Ни слова не разбери, а шуму и гвалту, будто на базар пошел, – удивление на лице Пафнутия было неподдельным, и Степан Аркадьевич, даже вспоминая, засмеялся в голос, представив Пафнутьев шок от услышанного.
– Мало того, что лягушек, так еще и улиток, – решил совсем сразить своего верного слугу Степан. – С чесночком, маслицем, да укропчиком. И потом, Пафнутий, а свататься как? К графине Зябликовой на суаре возят девушек на выданье. Они, конечно, долго не засиживаются. Но для смотрин долго и не надо.
Тут промашка вышла – Степан Аркадьевич вспомнил, чем закончился разговор про суаре графини и пожалел, что упомянул смотрины. Пафнутий, в отличие от лягушек, тему невест на выданье ухватил сноровисто и мгновенно помянул барину холостятский статус. Мол, пора, барин, жениться. Тогда и суаре ваши станут за ненадобностью: будете, мол, сидеть при жене и детишках.
Тридцать третий год пошел Степану Аркадьевичу, а так и слыл он знатным холостяком. Была у него тайна, которую хранил он заветно, никому не выдавая. Даже Пафнутию. Хотя, может, и стоило, забыть про былое, да жениться на одной из девушек, что образованы славно, но скромны, лицом недурны, в меру начитаны. Но Степан все ждал чуда, любви безмерной, а ничего такого не случалось…
– Встали-с, Степан Аркадьевич? Изволите завтракать? Нынче у немца в кондитерской замечательные вышли маковые булки, – Пафнутий вошел в комнату и встал у двери, взирая на барина безвинным взглядом, не ведавшего греха человека.
Пришлось задуматься. Степан осознавал, что есть хочет, но вот от слов «маковая булка» начало крутить желудок. Во время суаре графиня Зябликова любила смешивать несмешиваемое: борщ, красную икру, пресловутых лягушек с улитками, воздушные безе и прочие изыски. Борщ почему-то у нее считался обязательным блюдом, хотя уж лучше бы просто лягушек, щедро сдобренных чесноком, чем борщ. Как-то с шампанским борщ в который раз сочетался у Степана Аркадьевича плохо. Осознав бытие, он все-таки решился чего-нибудь откушать.
– Неси, любезный Пафнутий, огурцов свежего посолу. Картошки пусть любезная твоя Марфушка наварит. Пирожки, если остались. Невмоготу уж заморского есть. Чего там напек немец в своей кондитерской, сегодня не по мне будет.
Пафнутий, надо сказать, радостно, поспешил вниз на кухню отдавать распоряжения. Но по дороге в который раз подумал: «Жениться бы барину. Сейчас бы уж отобедывал».
